|
Статья:
|
Обстоятельная монография П. А. Куценкова, Н. В. Лаврентьевой и М. А. Чегодаева посвящена проблеме происхождения ранних цивилизаций. Основывается она в первую очередь на данных Древнего Египта и Западной Африки, но к рассмотрению эпизодически привлекаются и другие материалы - от китайских иероглифов и шумерской протоклинописи до верхнепалеолитических наскальных изображений и петроглифов. В центре внимания авторов находится происхождение письменности и - до некоторой степени - человеческого языка.
Во Введении авторы обозревают историю открытия и изучения первобытного и традиционного искусства, которое не только является важным историческим источником, но и проливает свет на историю зарождения письменности. По их мнению, сведения о мышлении людей былых эпох можно черпать практически исключительно из письменных памятников или из искусства. На самом деле, это не вполне верно: современная археология располагает и другими возможностями. Например, анализ костных останков позволяет определить размер и половозрастной состав групп палеолитических людей, характер их агрессивности в ходе военных конфликтов (например, люди, напавшие на поселение культуры линейно-ленточной керамики в Шёнек-Килианштедтене, мужчин и маленьких детей убили, а женщин, судя по малому проценту женских скелетов среди найденных, угнали в плен [1]), степень заботы о детях, стариках и больных (наблюдаются ли у них маркеры пищевого стресса, заживших травм и т.п.). Характер погребений указывает на различия в социальном статусе мужчин и женщин (если, например, мужчинам в качестве погребального инвентаря достаются полированные каменные орудия, а женщинам - нет, это вполне четко свидетельствует о том, что мужчины в данной культуре ставились выше женщин), взрослых и детей (см., например: [2]); с некоторого времени - также богатых и бедных, знати и простолюдинов. Характер погребального инвентаря может многое сказать о взглядах на загробное существование: например, намеренно поврежденные предметы указывают на концепцию противоположности «того» света «этому»: на том свете, где покойник будет живым, лишь продырявленный горшок будет отлично сохранять воду, и лишь сломанный лук - хорошо стрелять.
Наличие нескольких обрядов в одном некрополе свидетельствует о мирном сосуществовании разных этнических групп. Артефакты, найденные за многие километры от тех мест, где они могли быть сделаны, свидетельствуют об отношениях обмена между разными популяциями. Даже для Древнего Египта, где к услугам историков большое количество письменных памятников, много информации дает структура поселений, жилищ, торговых путей и т.д. (см., например: [3]; [4]). Сравнительное изучение мифологических мотивов позволяет не только проследить миграции древних людей, но и датировать зарождение тех или иных мифологических элементов. Так, например, мотив о происхождении смерти (люди должны были менять кожу и возрождаться, но кому-то из стариков помешали, и с тех пор люди умирают навсегда), встречающийся в Африке южнее Сахары, в Южной Америке и в Австралии, вероятно, возник до начала выхода Homo sapiens из Африки: география его распространения повторяет маршрут, по которому вышедшие из Африки сапиенсы расселялись по миру [5]. А значит, уже порядка 70 тысяч лет назад людям было свойственно задумываться о причинах смерти и общем устройстве мира. О дописьменных этапах эволюции языка и культуры позволяют судить данные сравнительно-исторического языкознания (см. хотя бы: [6]): в праязыках семей могут быть реконструированы, например, такие концепты, как «петь шаманские песни» или «платить гонорар шаману».
Представление о письменности авторы черпают из собственного опыта обращения с европейскими письменами алфавитного типа. Они пишут: «Для того, чтобы научиться писать, современный ребенок должен освоить, во-первых, звуковой анализ слов, во-вторых, научиться четко дифференцировать сходные по звучанию фонемы и, в-третьих, запомнить зрительные образы букв» (с. 12), что очень неточно, поскольку есть иероглифические письменности, где звуковой анализ слова играет гораздо меньшую роль, чем его семантика, есть письменности типа японской, где надо дифференцировать по звучанию не фонемы, а слоги.
Первая глава целиком посвящена искусству родового общества - от верхнего палеолита до эпохи металла. В ней авторы проводят сопоставление наскальной живописи с масками, характерными для культур Тропической Африки, наскальными рисунками австралийских аборигенов, палеолитическими скульптурами и петроглифами Евразии. В главе приводится немало интересных сведений о быте и обычаях племен Тропической Африки, о взаимодействии культур и религий в этом поли- этничном и поликультурном регионе, подробно описываются африканские памятники Восточной и Западной пустыни неолитического и мезолитического времени. К рассмотрению привлекаются данные психологии и психофизиологии, исследования детской речи и развития мышления у детей.
Авторы стремятся опираться не только на исследования в области искусствоведения, но и в области психологии, нейрофизиологии, этологии и антропологии, что, несомненно, должно быть поставлено им в заслугу. Но, к сожалению, их знания страдают весьма существенной неполнотой - прежде всего, потому что они опираются в основном на труды 1950-1980-х гг. и практически полностью игнорируют работы XXI в.
Натурализм пещерной живописи мог быть связан не с «недоразвитостью» мозга, а с тем, что создатели их были охотниками, искушенными, помимо прочего, в разделке добычи. У народов с такой хозяйственной ориентацией каждая часть тела имеет свое название, так что рисунок, в котором ни одна из них не пропущена, не может не быть в высшей степени реалистичным. Относительно животных, изображенных несколько раз поверх друг друга, существует гипотеза, что это может быть попыткой передать движение - и действительно, если свет падает определенным образом, фигуры кажутся движущимися [7].
Впрочем, по крайней мере один из выводов этой главы, по-видимому, верен: искусство эпохи металла приходит к формам, готовым для открытия письма. Как пишут Аникович и Платонова [8, с. 656], «достоверно установлено: символические изображения, знаки... развивались в палеолите параллельно с реалистическими изображениями».
Авторы поднимают важную проблему соотношения традиции и инноваций: чем является подновление современным охотником-собирателем древнего наскального рисунка (практика, еще недавно распространенная в Австралии) - вандализмом, новым произведением искусства или просто нормой бытования традиции? Не менее интересна и проблема аутентичности: можно ли считать современные предметы искусства, созданные представителем традиционной культуры, элементом этнического искусства или нет, если они изображают что-то современное?
Вторая глава посвящена обзору древних и традиционных обществ, при этом авторов в первую очередь интересует функционирование в них знаков, их цель - найти как то общее, что объединяет традиционное искусство и письмо, так и то, что их разделяет.
В этой главе вводятся в научный оборот данные, собранные П. А. Куценковым и Н. В. Лаврентьевой во время экспедиций в Страну догонов. Авторы показывают, что в том, что мы привыкли называть «традиционным искусством», так же, как и в искусстве классическом, можно выделить индивидуальные и локальные стили, а имена мастеров хорошо известны (хотя в европейских и американских музеях часто не указываются). Но при этом авторы уверены, что в первобытные времена такого быть не могло (и принимают это допущение без доказательств).
В главе приводится много интереснейших сведений о том, как создается и как воспринимается традиционное искусство у догонов, как разные виды искусства могут быть связаны с разными культами и разными этнокастовыми группами, описывается обряд двойных похорон у моси (с использованием манекена, символизирующего покойника). Авторы поднимают проблемы достоверности классических этнографических источников, выявляют пробелы, неточности и прямые ошибки в работах предшественников. Целый ряд ошибок им удалось устранить в ходе экспедиционной работы, осматривая местные произведения искусства и опрашивая информантов.
Подробно описываются маски моси, догонов и других народов Тропической Африки, прежде всего маски-наголовники с изображением антилопы - их распределение по региональным, этническим и субэтническим группам, а также роль во время церемоний. Некоторые маски обнаруживают нетривиальное сходство с архитектурными элементами, а также дверными засовами и декором дверей и дверец.
В этой главе проводится сопоставление элементов африканских культур с элементами культур античных. Выявляются и удивительные сходства, и несомненные различия, делаются предположения об их причинах. Интересна идея о связи портретности изображений с наличием культа предков (с. 210-221) или образом индивидуальной души «ка».
Третья глава представляет собой сопоставление скульптуры и архитектуры Древнего Египта и Тропической Африки. Авторы показывают, что черты, объединяющие скульптуру культур Тропической Африки и Древнего Египта, во-первых, не столь многочисленны, а во-вторых, встречаются в целом ряде культур, географически и хронологически далеких, а значит, не могут быть использованы в качестве доказательства особой связи между египетской и другими африканскими культурами.
В этой же главе описывается интересный (не слишком хорошо знакомый европейцам) феномен вложенной этничности: так, члены тиге («клана») Гиндо приходятся одним Гиндо «братьями», а другим Гиндо - «кузенами», но при этом для всех остальных догонов все они - Гиндо, а для всех других окрестных народов все они - догоны. Вероятно, это стандартный способ самоидентификации: точно так же происходит, например, в Дагестане: арчинцы в Махачкале назовут себя аварцами (хотя их язык не относится к аварской группе), в Москве - дагестанцами, а в Америке - русскими [9]. Видимо, человек способен проводить деление «свои - чужие» на нескольких уровнях, и в соответствии с этим иметь какие-то права, обязанности и поведенческие стереотипы. Кстати, до некоторой степени подобными способностями обладают и другие приматы: как показывают эксперименты, изменения в иерархии между членами другого клана, входящего в ту же группу, волнуют их меньше, чем изменения иерархических позиций входящих в их группу кланов [10].
Помимо кровного родства, в Тропической Африке существует еще так называемое шуточное родство - сананкуйа, которое создает особые отношения между членами разных родственных групп, разные поведенческие практики и стереотипы того, что можно и чего нельзя делать по отношению к другим людям. В частности, шутки, затрагивающие вопросы веры, между связанными «шуточным родством» мусульманами и христианами оказываются вполне допустимыми и не оскорбляют чувств верующих (с. 243-244). Правительство Мали осознает важность этого института и стремится вовлечь в него туарегов и арабов с целью усмирить межэтнические конфликты (с. 242-244).
Много внимания в данной главе уделяется устным традициям народов Тропической Африки. Бытующие у догонов и их соседей предания частично уходят своими корнями в глубокую древность. Так, например, обычай справлять праздник Сиги существует, по крайней мере, с I в. до н.э.: он справляется раз в 60 лет, и последний, 34-й, был отпразднован в 1967 г. Однако некоторые из них, вероятно, являются недавними.
Отдельный раздел посвящен такому типу круглой скульптуры, как изображения сидящих фигур. По типам сидящих фигур западноафриканская скульптура обнаруживает пять совпадений с древнеегипетской, но столько же - и с ближневосточной, а четыре совпадения наблюдаются со скульптурой Балкан, что не позволяет говорить о какой-то особой культурной близости между Древним Египтом и Тропической Африкой.
В главе описывается суданский стиль в архитектуре, обосновывается, что он возник именно на местной, малийской почве. Подробнейшим образом разбирается архитектура догонов и ее связь с архитектурой Дженне. В то же время культура выходцев из Страны Манде обнаруживает связи с культурой предшественников догонов, теллем. Эти «пришельцы из “Страны манде” принесли на Плато Догон новую планировку сооружений, которая характерна для городской архитектуры долины р. Нигер. Вместе с тем планировка сооружений напрямую зависит от расположения деревни, поскольку именно расположение на скалах обуславливает небольшие размеры построек в старых, теперь заброшенных деревнях, и просторные дворы в новых, расположенных на равнине у подножия скал» (с. 294).
Сходство между традиционной архитектурой Западного Судана и древнеегипетской архитектурой проявляется и в планировке сооружений, и в декоре, но это, по мнению авторов, говорит не о преемственности (поскольку слишком велик хронологический промежуток, отделяющий одно от другого), а лишь о закономерном результате «использования одинаковых материалов и техники строительства в практически идентичных климатических условиях» (с. 296), а также, возможно, о сходном субстрате (с. 300).
Последний раздел этой главы посвящен сопоставлению африканских масок с египетскими иероглифами. И в древнеегипетских серехах (серех - особый геральдический символ, содержащий изображение дворца и имя фараона), и в масках можно найти структурное сходство: нижняя часть является носителем основного сообщения («в серехе это само царское достоинство, в маске - принадлежность к социуму догонов» - с. 302), а верхняя уточняет его значение.
Авторы выдвигают предположение, что, хотя мышление нынешних жителей Тропической Африки не отличается от мышления нынешних жителей Европы и при этом африканцы склонны сохранять элементы своей культуры на протяжении многих веков1, тем не менее их мышление в какой-то неизвестный момент по непонятным причинам внезапно и резко изменилось.
Мышление людей Древнего Египта, по мнению авторов, было примерно таким же, как в палеолите, а в языке только-только начиналось формирование слов и морфем из звукоподражательных элементов. Выглядит это в высшей степени странно, поскольку давно известно, что древнеегипетский язык является потомком праафразийского (наряду с семитскими, чадскими и др. языками) - языка, на котором говорили в Передней Азии люди, переходившие к неолитическому способу хозяйствования (см., например: [11]), а появление членораздельной речи относится ко времени существования гейдельбергского человека (общего предка нашего вида и неандертальцев) - несколько сотен тысяч лет назад (см.: [12]; [13]).
Заключительная глава книги целиком посвящена изобретению письма. Авторы справедливо отмечают, что ни у одного народа не зафиксировано полностью развитой системы письменности, которая была бы чисто пиктографической. Едва ли следует удивляться тому, что уже в самых первых надписях для многих знаков не прослеживается сходства с рисунками. Дело в том, что до письма в человеческих культурах функционировали разнообразные системы предписьменностей, некоторые из них, такие как месопотамские глиняные фишки и древнекитайские знаки на керамике, даже упоминаются в книге. Эти знаки, достигшие полной схематичности и отсутствия иконизма еще до появления письменности, были сразу же инкорпорированы в нее. Так, например, изображение круглой фишки с двумя пересекающимися в центре под прямым углом бороздками (использовавшейся для подсчета овец) стало в шумерской клинописи знаком для «овцы», изображение фишки, обозначавшей масло, стало логограммой «масло» и т.д. Поскольку таких знаков было немного в сравнении с тем многообразием содержания, которое должно передавать письмо, в систему письма немедленно добавляется огромное количество знаков-рисунков, которые начинают путь к схематизации уже в рамках настоящей письменности. Затем, когда число появляющихся новых знаков становится пренебрежимо мало по сравнению с количеством знаков уже имеющихся, происходит схематизация письменности - знаки делятся на отдельные черты, которые сами по себе ничего не значат, но позволяют отличать знаки друг от друга.
В Заключении подводятся итоги работы. Там сказано: «Основной вывод, к которому пришли авторы этой монографии: культура Египта раннединастического времени была куда более архаичной, чем культура традиционных обществ и ранних государств в Западной Африке» (с. 473).
Перечислять все огрехи и ошибки, допущенные авторами книги, было бы слишком долго - одних опечаток (типа «починили себе эту территорию», с. 71, «пещера плавцов», с. 150, «знаки, содержащихся, весьма отличен от более поздних клинописных знаков», с. 446) набирается на целую страницу (даже без учета того, что все предложения, начинающиеся с однобуквенных слов, начинаются с маленькой буквы).
Самый, пожалуй, существенный недостаток состоит в том, что авторы слишком слабо знакомы с работами предшественников. Так, они весьма поверхностно осведомлены о палеоантропологии и археологии нижнего и среднего палеолита: они называют человека современного анатомического типа отдельным видом, но на латыни именуют его Homo sapiens sapiens (что было бы оправданно лишь в том случае, если бы он был подвидом того же вида, что и, например, неандерталец). Слова «архантроп» и «палеоантроп» они употребляют как синонимы, хотя архантропы - это Homo erectus и Homo ergaster, а палеоантропы - это более поздние (и более продвинутые в технологическом и культурном плане) Homo heidelbergensis и Homo neanderthalensis. Если у неандертальцев уже были погребения, а также украшения из просверленных клыков, птичьих когтей и перьев [14]; [15], зафиксированы следы использования охры, то все «искусство» архантропов исчерпывается (пока?) зигзагообразной линией, нарисованной акульим зубом на раковине в Триниле [16]. На с. 107 авторы пишут о творце пещерных рисунков: «неразвитость лобных долей мозга кроманьонца, сочетающаяся с гипертрофированно развитыми затылочными долями» (и на этом основании делают выводы о мышлении палеолитических художников), но такое строение мозга характерно для неандертальца, тогда как у кроманьонца (Homo sapiens) мозги были такие же, как у нас (только несколько большего размера - см.: [17]), при этом палеолитическая пещерная живопись - дело рук именно сапиенсов, а не неандертальцев.
Не знают авторы и датировок: так, время появления Homo sapiens они приводят по статье 1997 г. в научно-популярном журнале «Знание - сила» (то ли не зная, то ли намеренно игнорируя многочисленные работы последних лет, такие, как, например: [18]; [19]), по заселению Америки ссылаются на давно опровергнутые результаты (хотя в последнее время появляются новые данные, см., например: [20], где одна из самых достоверно древних стоянок датируется временем порядка 16 тыс. лет назад). Другие виды (вопреки утверждениям авторов) в Америку не проникали (хотя подделки известны).
Говоря о грамматиках египетского языка, авторы имеют в виду лишь ранние сочинения, начисто игнорируя такие источники, как [21]; [22], и даже [23], где излагается грамматика наиболее древних египетских текстов.
Многочисленны и ошибки в других областях: например, авторы полагают, что жестовые языки глухих (которых авторы некорректно называют «глухонемыми») контролируются правым полушарием, что животные (даже шимпанзе) не могут строить планы, что кроманьонец не мог объединить разных особей одного биологического вида в один класс (хотя такая мыслительная операция доступна многим видам животных, даже не только приматам (см., например: [24]). Разумеется, обобщения были свойственны и палеолитической живописи: как пишут археологи М. В. Аникович и В. И. Платонова, «это именно стилизованные образы “мамонта вообще”, “лошади вообще”, “бизона вообще” и т.д.» [8, с. 657]. Авторы пишут, что в первобытном искусстве нет композиций, - но археологи, реально работавшие с палеолитической живописью, знают, что «в некоторых, довольно редких, случаях прослеживаются и композиционное единство, и даже очевидная сюжетность. Например, сюжет столкновения человека с быком (Ляско, де Виллар, Пиндаль, Нижняя Ложери) можно считать несомненным» [25, с. 105]. Не выдерживает критики и предположение о том, что у авторов наскальных рисун ков не было мифологии: как показано в работах Ю. Е. Берёзкина (см., например: [5]), некоторые мотивы восходят ко временам выхода из Африки (порядка 70 тыс. лет назад), тогда как наскальная живопись появляется значительно позже - 20-15 тыс. лет назад.
Переход от догосударственного уклада к государственному на широком археологическом материале обсуждается в книге того же Ю. Е. Берёзкина [26]; неучет этих данных сильно обедняет концепцию, выдвигаемую П. А. Куценковым, Н. В. Лаврентьевой и М. А. Чегодаевым.
Говоря об истории изучения письма, авторы справедливо критикуют теоретиков, делавших выводы типа «мир есть текст» (с. 76), но пренебрегавших изучением конкретных фактов. Жаль, что авторы не включили в рассмотрение лингвистику текста и филологию: эти дисциплины в гораздо большей степени способны дать ответ на вопрос о причинах и целях появления того или иного древнего текста (см. работы А. А. Зализняка и А. А. Гиппиуса: [27]; [28]).
В целом ряде случаев страдает логика: так, на с. 452 вывод о том, что «чем более централизовано государство, тем в большей степени унифицировано письмо», обосновывается тем, что направление письма было более кодифицированным в Месопотамии, чем в Египте, притом что «Месопотамия до Саргона Древнего никогда не была объединена в централизованное государство» (там же). По мнению авторов, «метод пиктографического обучения... заметно способствует освоению письменно<й> речи детьми без отклонений в развитии» (с. 362) - и это отражает кардинальную пропасть в развитии мышления между нынешними людьми и первобытными пользователями пиктограмм. Вообще, принципиальный вывод о кардинальном отличии мышления человека времени создания пещерной живописи от нашего мышления представляется необоснованным. Скорее данные, собранные авторами, говорят об обратном. К чести авторов, они не замалчивают неудобные для их концепции факты, что дает возможность читателю сформировать собственное мнение по обсуждающимся вопросам. Авторы совершенно правы в том, что «пути развития цивилизации, возможно, гораздо сложнее и многообразнее, чем представляется нам» (с. 473).
Сноски
|
