Orientalistica
Статьи
Об авторстве поэмы «‘Ушшак-наме» с точки зрения академического востоковедения и новейших компьютерных технологий
DOI | https://doi.org/10.31696/2618-7043-2020-3-5-1360-1378 |
Авторы | |
Журнал | |
Раздел | ФИЛОЛОГИЯ ВОСТОКА. Теория литературы |
Страницы | 1360 - 1378 |
Аннотация |
Поэма Ушшак-наме Фахр ад-дин ‘Ираки (610–688 / 1213–1289) – первое поэтическое сочинение на тему мистической любви в персидской литературе. Авторство ‘Ираки в отношении этой поэмы никогда не оспаривалось исследователями. Однако английский востоковед Дж. Болдик в 1973 г. поставил под сомнение авторство ‘Ираки в отношении этой поэмы. Статья подробно рассматривает доводы Дж. Болдика как с точки зрения контекста создания поэмы, так и с использованием методов новейших компьютерных технологий, в частности стилеметрии. Аргументы Болдика касаются как исторической и религиозной обстановки, в которой жил ‘Ираки, так и особенностей его художественного творчества, в первую очередь поэмы ‘Ушшак-наме. В статье показано, что компьютерный метод может быть использован для изучения особенностей стиля персидской поэзии и установления авторства сомнительных персидских сочинений. Далее приводится экспертное заключение, выполненное Артемом Шелей на основе стилеметрических методов для установления авторства поэмы ‘Ушшак-наме. Если результаты анализа исторического и религиозного контекста поэмы могут служить подтверждением авторства ‘Ираки и опровержением гипотезы Болдика, то результаты стилеметрического анализа пока не дают однозначного ответа на вопрос о том, кто является ее автором. |
|
|
Скачать PDF Скачать JATS | |
Статья: |
ВведениеЗнаменитый персидский поэт-суфий XIII в. Фахр ад-дин ‘Ираки (610–688 г. х. / 1213–1289) является автором стихотворного Дивана объемом в 4808 бейтов, поэмы о мистической любви ‘Ушшак-наме («Книга влюбленных»), а также прозаического трактата Лама‘ат («Блистания») – комментария на философское сочинение Фусус ал-хикам («Геммы мудрости») андалусского мистика Ибн ‘Араби (560–638 г. х. / 1165–1240). Кроме этого, до нас дошло житие ‘Ираки, написанное неизвестным автором вскоре после смерти поэта, и словарь суфийских терминов, составленный либо самим ‘Ираки, либо кем-то из его современников с целью объяснения смысла его мистических стихотворений, прежде всего газелей. Впервые в персидской литературе ‘Ираки написал суфийскую поэму на тему мистической любви ‘Ушшак-наме, ставшую поэтическим выражением и обобщением жанровой формы ‘ишк-наме («книга любви»), представленной до нее суфийскими прозаическими трактатами. В поэму включены 19 газелей, а состоит она из 10 глав, в каждой из которых раскрывается какой-либо аспект мистического учения. В рассказах поэмы описывается страстная любовь мистика к Богу через красивого человека и оправдывается практика созерцания человеческой красоты как отражение вечной божественной. Теоретические части поэмы состоят в основном из обращений к божественному возлюбленному и общего восхваления любви. Поэма посвящена главному вазиру монгольских Ильханов, управлявшему Ираном, Малой Азией, частью Индии и Сирии, Сахиб-дивану Шамс ад-дину Джувайни (правил 661–683 г. х. / 1263–1284, убит в ша‘бан 683 / октябрь 1284 г.) и написана, возможно, между 680 и 683 г. х. / 1281–1284 гг. Объем поэмы в издании А. Арберри 1058 бейтов [1], в издании С. Нафиси – 1064 бейта [2, с. 323–370]. Непосредственное же влияние на поэму ‘Ираки оказал первый в персидской литературе прозаический трактат о психологии мистической любви ас-Саваних фи-л-‘ишк («Откровения о любви») Ахмада Газали (ум. 520/1126). О знакомстве с этим трактатом и об оказанном им влиянии ‘Ираки пишет в начале своего прозаического трактата Лама‘ат [2, c. 372]. Поэма ‘Ушшак-наме ‘Ираки стала образцом, которому следовали многие поэты, писавшие на персидском и турецком языках. Полемика с Дж. Болдиком относительно авторства ‘ИракиТо, что ‘Ираки – автор поэмы ‘Ушшак-наме, считалось в мировой иранистике бесспорным фактом; об этом сообщалось в средневековых персидских антологиях, а также в научных трудах западных, русских, советских и иранских исследователей. Лишь современный английский иранист Дж. Болдик в статье «Подлинность ‘Ушшак-наме ‘Ираки» поставил под сомнение авторство ‘Ираки в отношении этой поэмы [3]. Первый аргумент против авторства ‘Ираки этот ученый усматривает в сообщении французского библиографа-ориенталиста Э. Блоше. Последний, будучи составителем каталога восточных манускриптов и внося в него копию Дивана ‘Ираки, нашел заметку переписчика рукописи. В ней рассказывалось о поэте ‘Ата’и, который не имел успеха в торговле холстом на базаре Дуката и поэтому ушел в мечеть этого города и составил тысячу посредственных бейтов, которые он приписал ‘Ираки. Поэт же из дружбы к ‘Ата’и позволил включить их в свой Диван [4, с. 175]. Болдик указывает на недостаток достоверных списков XIV в. поэмы ‘Ушшак-наме и отсутствие упоминания о ней в анонимном житии ‘Ираки, включенном в его Куллийат. Замечу, однако, что рассказов о составлении поэмы ‘Ата’и и о приписывании ее ‘Ираки больше нигде не зафиксировано, а в житии поэта отсутствует перечисление всех его произведений. Болдик приходит к выводу, что поэма посвящена Шамс ад-дину Джувайни, а не вазиру монгольских ханов Са‘д ад-дину Саваджи (казнен Улджайту Ханом в 711/1312), как предполагал Арберри [1, с. 69]. Поэтому датой смерти поэта он считает 688/1289 г.‚ а не 709/1309, как это зафиксировано у Даулат-шаха (ум. 896/1490-91). Болдик подробно рассматривает деятельность покровителя ‘Ираки, фактического правителя малоазийской Сельджукской империи после монгольского вторжения Му‘ин ад-дина Парване [3, с. 71]. Парване был брошен в тюрьму по подозрению в связях с египетскими мамлюками и казнен в раби‘ ал-аввал 676 / август 1277 г., а спустя некоторое время Шамс ад-дин был послан в Малую Азию и одной из его задач было конфисковать имущество Парване [2, с. 59]. Болдик далее отмечает, что дервиши-каландары были представителями оппозиции монгольскому правлению, а ‘Ираки принадлежал к кругу, руководитель которого, крупный персидский суфийский поэт Джалал ад-дин Руми (604–672 г. х. / 1207–1273), упрекал Парване за помощь монголам. «Многие члены этого круга были беженцами из стран, опустошенных вторгшимися армиями» [3, с. 73]. Исходя из этого, Болдик заключает, что ‘Ираки не мог посвятить свой труд Джувайни – самому известному деятелю, сотрудничавшему с монгольскими оккупантами. ‘Ата’и же – человек базара, ушедший в мечеть, а не в обитель, мог посвятить свою поэму Джувайни, ибо посетители мечетей отличались от суфийских факиров, противостоявших монгольскому правлению [3, с. 75]. Этот аргумент Болдика не кажется убедительным, ибо нет веских свидетельств в пользу того, что именно в обителях, а не в мечетях сконцентрировались силы сопротивления монголам. Почитателем Дж. Руми и ‘Ираки был Парване, также сотрудничавший с монголами, и оба поэта не только терпели эмира, но и были с ним в самых близких отношениях. Великий персидский поэт Са‘ди (ум. 690/1291), вряд ли восторгавшийся монголами, воспевает в своих касыдах Джувайни [5, с. 240–241], который был к тому же его покровителем. Можно предположить, что великие поэты понимали, что как Парване, так и Джувайни своей деятельностью смягчали, как могли, деспотизм монгольских завоевателей. Именно благодаря таким политикам в Малой Азии, Фарсе и в некоторых других местах было гораздо спокойнее, там смогли найти убежище многие поэты и ученые, бежавшие от монголов, и была сохранена иранская культура. Третий аргумент Болдика – это то, что ‘Ираки была полностью чужда идея панегирика светскому правителю: он посвящал свои касыды духовным руководителям или другим суфиям. Болдик в этом отношении сравнивает ‘Ираки с Дж. Руми, который не посвятил ни одного своего произведения правителю или политику, отдавая предпочтение только своим ближайшим друзьям [3, p. 74]. Отсюда маловероятно, что поэт является автором длинной главы с восхвалением Джувайни в ‘Ушшак-наме. Но вряд ли из этого можно сделать вывод, что поэт вообще никому из светских правителей не мог посвятить свое произведение: нам мало известно об отношениях поэта с Сахиб-диваном, но хорошо известно, что Джувайни благосклонно относился к суфиям и своей деятельностью старался смягчить монгольский гнет. Следующий аргумент Болдика против авторства ‘Ираки – это восхваление во вводной части поэмы четырех праведных халифов, а шииты, к которым, по мнению Болдика, принадлежал ‘Ираки, как известно, не признают первых трех халифов. Болдик указывает на пренебрежительную антишиитскую полемику в этой части поэмы [2, с. 327, бейты 4896–4903], в то время как ‘Ираки происходил из района, где шиизм был особенно сильным, и ссылается на житие поэта, согласно которому отец поэта во сне видит четвертого халифа ‘Али ибн Аби Талиба (годы правления 35–40 г. х. / 656–661), предсказавшего величие его сыну [2, с. 48], и на отсутствие просуннитских или антишиитских чувств в Диване и Лама‘ат ‘Ираки. Наставник же поэта Садр ад-дин Кунави (ум. 673/1274) был другом влиятельного шиитского мистика из суфийского ордена кубравийа Са‘д ад-дина Хамуйи (587/1191, или 595/1198, –650/1252) [3, с. 74–75]. Далее Болдик пишет: «У ‘Ата’и – другой случай: легко вообразить человека базара, который решает жить в мечети, будучи фанатичным суннитом. И тогда понятна поддержка с его стороны таких политиков, как Шамс ад-дин Джувайни и его брат ‘Ала’ ад-дин ‘Ата’ Малик (ум. 682/1283), которые оправдывали монгольское вторжение как необходимое для защиты ортодоксального ислама от атак шиитских экстремистов» [3, с. 75]. Обратимся к известной статье «Кубравийа между суннизмом и шиизмом в восьмом и девятом веках хиджры» французского ученого М. Моле [6]. Исследователь замечает, что к моменту монгольского завоевания Еще В. А. Гордлевский указывал, что в Малой Азии устои правоверия подрывались проникавшими под маркой ислама религиозными течениями, дервишско-шиитствующей пропагандой, суфиями и сейидами [7, с. 203–204]. После падения Сельджукидов шииты, за спиной которых всегда скрывались антимусульманские движения и которые были загнаны исламом вглубь, подняли в Малой Азии голову. Монгольское нашествие открыло им дорогу в Малую Азию, и сунниты были этим смущены [7, с. 213]. И ‘Ираки, будучи шиитом, как утверждает Болдик, должен был бы быть доволен монголами, а не выступать против них и их пособников, таких как Джувайни и Парване. Моле подчеркивает, что проалидские симпатии заметны у основателя суфийского ордена кубравийа Наджм ад-дина Кубра (540–618/1145–1221) и более сильны у его учеников [6, с. 70]: согласно традиции, Кубра был шафиитом, а отрывки из его трудов указывают, что Кубра был суннитом [6, с. 71, 73–74]. В первом поколении учеников Кубра суннизм кажется доминирующим, и проблема ставится только Са‘д ад-дином Хамуйей, который, согласно шиитскому автору Нураллаху Шуштари (засечен до смерти в 1019/1610 г.), вроде бы был шиитом [6, с. 74]. «Исповедуя внешне шафиитский мазхаб, Хамуйа мог поддерживать шиитские доктрины. Отец и сын Хамуйи были шафиитами» [6, с. 75]. Можно заключить, что доктрина Хамуйи не является определенно шиитской [6, с. 76]. Таким образом, нет оснований утверждать, что Хамуйа, друг Садр ад-дина Кунави, одного из учителей ‘Ираки, был шиитским мистиком. Отмечая некоторые отклонения суннитских позиций в шиитском смысле у Кубра [6, с. 105], Моле подчеркивает примат четырех праведных халифов у Наджм ад-дина Кубра и его учеников –‘Али ибн Шихаб ад-дина ал-Хамадани (714–786 / 1314–1385) [6, с. 114] и ‘Ала’ ад-даула ас-Симнани (659–736/ 1261–1336) [6, с. 105]. В заключение ученый пишет, что, согласно суннитскому суфизму с проалидскими симпатиями Кубра, мы имеем открытый и терпимый суннизм у Симнани, суннизм, смешанный с экстремистскими шиитскими идеями тарика, у Хамадани, открытый шиизм Мухаммада ибн Мухаммада ибн ‘Абдаллаха Нурбахша (795–869 / 1393–1465) [6, с. 137]. Таким образом, влияние Хамуйи, ученика Кубра, через Садр ад-дина Кунави на ‘Ираки, даже если оно имело место, не могло привести поэта к отрицанию четырех праведных халифов, а как раз их восхваление в поэме вполне закономерно. К тому же официально Сельджукиды были суннитами и соблюдали предписания веры [7, с. 199]. Надо еще учесть, что какой бы независимый характер ни имел поэт, он не мог не считаться с существовавшими реальностями средневекового Востока и полностью выражать свои взгляды. Поэтому он мог соблюсти форму и, посвящая свою поэму Джувайни, включить в нее главку с восхвалением праведных халифов. Добавлю, что ни в дошедших до нас сведениях об ‘Ираки, ни в его творчестве нет указаний на его проалидские или просуннитские симпатии. К суннизму, так же как и к умеренному суфизму Мухаммада ал-Газали (450–505 / 1058-59–1111), ‘Ираки, судя хотя бы по легендам в поэме ‘Ушшак-наме и газелям, относился отрицательно, но не обязательно полностью его отрицал. Поэтому появление во введении поэмы главы с восхвалением четырех праведных халифов вполне объяснимо: ведь если поэт не был фанатичным суннитом и относился с симпатией к шиитам, то это еще не значит, что он был шиитом. Труднее представить дружбу, о которой говорит Болдик, между [якобы] шиитом ‘Ираки и фанатичным суннитом ‘Ата’и, ради которой ‘Ираки позволил ‘Ата’и включить в свой Диван поэму ‘Ушшак-наме под именем ‘Ираки [3, с. 68]. Пятый аргумент исследователя – слабость стиля маснави в поэме по сравнению с лирическими стихотворениями и трактатом Лама‘ат ‘Ираки. Болдик видит в поэме неуклюжести в рифмах, являющиеся грубыми ошибками, критикует Арберри и С. Нафиси за высокую оценку художественных достоинств поэмы. В данном случае мнение Болдика резко расходится с мнением всех исследователей, которые, признавая лирические стихотворения ‘Ираки более совершенными, тем не менее высоко оценивали и поэму. Так, Арберри отметил, что поэма ‘Ираки написана с легкостью, иногда с риторикой, характерной для него [1, с. XI]. Риттер назвал эту поэму прелестной (reizvolle Werk) [8, с. 99]. Бертельс же считал, что порывистость изложения иногда отражается на художественной отделке, но тем не менее в общем поэма крайне изящна [9, с. 434]. Ахуджа назвал поэму великим шедевром [10, с. 276], искусность маснави признавал С. Нафиси [2, с. 41], очаровательной определил поэму Ян Рипка [11; с. 255]. Далее Болдик сосредоточивается на сравнении газелей, включенных в ‘Ушшак-наме, и газелей Дивана поэта по форме [3, с. 75–77]. Подробно рассматриваются «недостатки» всех 19 вставных газелей поэмы, в сравнении с газелями Дивана – по размеру, рифме, редифу, различным словам и выражениям, окончаниям строк, которые в поэме встречаются, а в Диване отсутствуют. Болдик видит в поэме «невдохновенные образы», «неуклюжие фразы», «слабые строки и рифмы», «несчастливые попытки удвоения внутренней рифмы», «редкие окончания газелей»; 13‑я газель, по его мнению, вообще неуместна, так же, как 14‑я и 19‑я. Анализ формы газелей поэмы у Болдика представляется весьма тенденциозным и предвзятым. Болдик, сравнивая газели Дивана с газелями поэмы ‘Ушшак-наме, критикуя последние за низкое художественное качество и, наоборот, подчеркивая совершенство газелей Дивана, не заметил, что 9 вставных газелей поэмы из 19 имеются и в Диване ‘Ираки, составленном С. Нафиси, а именно 1‑я, 2‑я, 7‑я, 11‑я, 14‑я, 15‑я, 16‑я, 18‑я и 19‑я. Причем если семь из этих совпадающих газелей взяты из пятой и тринадцатой рукописей (согласно нумерации С. Нафиси), т. е. рукописей, содержащих, как следует из их описания, стихотворный Диван и поэму ‘Ушшак-наме, а значит, появление в поэме газелей из Дивана можно объяснить ошибкой переписчика, то газели Дивана, совпадающие с 16‑й газелью поэмы, найдены С. Нафиси соответственно во второй, пятой и тринадцатой рукописях, а с 18‑й газелью – в десятой рукописи. Вторая же рукопись представляет собой две антологии стихов, составленные соответственно в VIII и IX вв. х. / XIV–XV вв., а десятая рукопись также является антологией стихов, созданных в VIII в. х. /XIV в., и включает газели, следующие в порядке размера, рифмы и редифа, т. е. поэма ‘Ушшак-наме в них отсутствует. Поэтому говорить об ошибке переписчика, случайно перенесшего газели Дивана в поэму, в последнем случае не приходится. Налицо факт принадлежности совпадающих газелей ‘Ираки, что также является доказательством авторства ‘Ираки в отношении самой поэмы. Болдик отвергает предположение С. Нафиси о том, что жанровая форма Дах-наме («Десять писем») берет свое начало в поэме ‘Ушшак-наме, исходя из определения этого жанра, данного в статье Т. Ганджеи [12]. Последний определяет Дах-наме по композиции как поэму в форме маснави, написанную размером хазадж и пересыпанную газелями. Это по форме как обмен десятью письмами между влюбленным и возлюбленной, так и десять писем, адресованных возлюбленной [12, с. 65]. Первый пример такой формы композиции – поэма Дах-наме, или Мантик ал-‘ушшак («Язык влюбленных»), Аухади Мараге’и (ум. 738/1338 г.). Содержание поэм, сочиненных в форме Дах-наме, преимущественно эротическое, но эротический элемент соединен с панегирическим и мистическим элементами в соответствии с традицией персидской и турецкой лирики [12, с. 65]. Согласно этому определению поэма ‘Ушшак-наме («Книга влюбленных») ‘Убайда Закани (ум. в 772/1371 г.), написанная в 751/1350 г. и содержащая некоторые из отличительных черт Дах-наме, не может считаться принадлежащей этому жанру [12, с. 65]. Таким образом, по классификации Ганджеи, ‘Ушшак-наме ‘Ираки не относится к жанровой форме Дах-наме, ибо, включая в себя десять глав и будучи написанной одним размером, правда, не хазаджем, а хафифом, она не представляет собой переписки влюбленного и возлюбленной в десяти письмах. Кстати, в статье Ганджеи поэма ‘Ираки даже не упоминается. Определение жанровой формы Дах-наме, предложенное Ганджеи, не может считаться окончательно разработанным, ибо ряд суфийских Дах-наме выпадает из его поля зрения и повисает в воздухе. В то же время многие поэмы о мистической любви, представляющие собой жанровую форму ‘ишк-наме («книга любви»), нельзя отнести к виду поэм, определяемых Т. Ганджеи как Дах-наме. Последним аргументом Болдика против авторства ‘Ираки является отсутствие в поэме следов теософии Ибн ‘Араби, поскольку некоторые отрывки поэмы, излагающие мистическую философию, объясняются влиянием более ранних, чем Ибн ‘Араби, теоретиков; учение же Ибн ‘Араби в любом случае очень сложно, чтобы легко отличить его от учений предшественников. А отсутствие следов влияния Ибн ‘Араби свидетельствует, по мнению Болдика, против авторства ‘Ираки [3, с. 77]. Затрагивая трактат Лама‘ат, исследователь отмечает, что язык и идеи трактата в высшей степени страстные, и ясно решительное влияние, оказанное Ибн ‘Араби на ‘Ираки через Садр ад-дина Кунави. Лама‘ат представляет собой синтез философии Ибн ‘Араби и традиции персидского учения Fedeli d’amore2 [3, с. 78]. Анализируя данный аргумент, отмечу, что, во-первых, лишь незначительная часть творчества поэта испытала влияние учений Ибн ‘Араби, поскольку, согласно житию ‘Ираки, он познакомился с этой теорией, прибыв в Малую Азию, в Конью, когда, ему было за пятьдесят и когда уже большая часть его произведений была написана, а во-вторых, нужно ли было в художественном поэтическом сочинении отражать сложнейшую философскую систему Ибн ‘Араби, ведь поэма ‘Ушшак-наме – не мистико-философский трактат. К тому же такой трактат – Лама‘ат – был уже написан ‘Ираки, и поэт мог, не излагая учение Ибн ‘Араби, сосредоточить основное внимание на суфийской практике созерцания (назар), суфийской любви, растворении, слиянии влюбленного с возлюбленным, выступающим одновременно и как божество, и как красивый человек. Последний аргумент Болдика тоже не убедителен. В результате складывается впечатление, что Болдику во что бы то ни стало хочется доказать, что поэма ‘Ушшак-наме выбивается из общего строя произведений ‘Ираки и что выдающийся поэт не мог написать такой поэмы, хотя и у выдающихся мастеров всегда были более сильные и более слабые произведения. Общий вывод Болдика представляется спорным, и нужны более весомые аргументы для его подтверждения или опровержения. Сложность в отношении оценки стиля как поэтических, так и прозаических средневековых персидских сочинений приводит к разногласиям даже среди самих иранских ученых. Показательно, что в иранистике до сих пор не решен вопрос о принадлежности прозаического произведения Лава’их («Проблески») выдающемуся персидскому мистическому философу ‘Айн ал-Кудату ал-Хамадани (492–525/1098–1131). Иранский ученый Рахим Фарманиш, опубликовавший Лава’их в 1958 г. во введении к своей публикации [13], а также в своей книге, посвященной жизни и творчеству ‘Айн ал-Кудата, утверждает, что с точки зрения стиля этот трактат очень близок к такому прозаическому произведению ал-Хамадани, как Тамхидат («Введения»), принадлежность которого ал-Хамадани никогда не вызывала сомнений [14, c. 100, 113–117, 167–199]. Другой иранский ученый и философ ‘Афиф ‘Усайран, в 1962 г. издавший арабские сочинения ал-Хамадани и его главное персидское сочинение – Тамхидат, в пространном введении утверждал, что сочинение Лава’их не имеет отношения к ал-Хамадани, ибо по стилю отличается от всех его подлинных сочинений [15, c. 39–43]. То есть два крупных иранских ученых, живших и творивших в одно и то же время (50–70-е гг. XX в.), оба – носители персидского языка, в вопросе об особенностях стиля автора XII в. н. э. ал-Хамадани занимали диаметрально противоположную позицию. Конечно, анализ стиля произведений без научной методики является субъективным и сводится к предпочтениям и вкусам того или иного исследователя. Количественные методы атрибуции, возможно, помогут объективно и достаточно быстро представить стилистические особенности того или иного автора, а сравнение языка образов, фигур сомнительного произведения с тем, подлинность которого бесспорна, позволит дать объективный ответ об авторстве сочинения и со временем ответить на ряд нерешенных вопросов мировой иранистики. Поэтому и в вопросе о принадлежности поэмы ‘Ушшак-наме ‘Ираки было бы полезно использовать новейшие компьютерные технологии для сравнения языка образов и художественных приемов, а также стилистических особенностей поэмы с другими его поэтическими произведениями, прежде всего с газелями, ибо авторство ‘Ираки в отношении его Дивана никогда никем не подвергалось сомнению. Для решения вопроса о стиле ‘Ушшак-наме в сопоставлении со стилем его Дивана есть смысл обратиться к новейшим компьютерным технологиям, и в частности к такой сравнительно недавно появившейся научной дисциплине, как стилеметрия (stylometry). Стилеметрия пытается определить различия в стиле количественным образом, понимая стиль как набор измеряемых признаков, которые демонстрируют уникальное поведение в различных текстах. Таких признаков много: это и длина слов, и длина предложений, и частота употребления тех или иных слов, и стихотворные признаки (ритм, рифма). Одной из областей применения стилеметрии является атрибуция авторства, демонстрация того, как авторская идентичность выражается в признаках текста. Для установления авторства поэмы ‘Ушшак-наме по стилю необходимо сравнить ее стиль со стилем произведений поэта, подлинность которых не вызывает сомнений, а именно с его стихотворным Диваном. Для полноты эксперимента мы использовали три персидских поэмы, а именно мистико-аллегорическую поэму Мантик ал-‘ушшак («Язык влюбленных»), или Дах-наме («Десять писем») (написана в 706/1306−1307 г.), объемом 515 бейтов замечательного персидского поэта Аухади Мараге’и (ум. в Мараге в 738/1338 г.), поэму ‘Ушшак-наме («Книга влюбленных») (написана в 751/1350 г.) объемом около 720 бейтов знаменитого персидского поэта ‘Убайда Закани (ум. 772/1371) и пятую главу, посвященную любви, объемом 520 бейтов из поэмы Хадикат ал-хакика («Сад истины») выдающегося персидского суфийского поэта Абу-л-Маджда Мадждуда ибн Адама Сана’и Газнави (ум. 535/1140, или 545/1150). С просьбой провести эксперимент автор обратился к одному из ведущих специалистов в этой области, сотруднику Института польского языка (Краков) Артему Шеле (Artjoms Šeļa), который любезно согласился помочь в этом вопросе. Ниже приводятся результаты эксперимента, выполненного Артемом Шелей с использованием программного обеспечения R-Stylo [16]. ʻУшшак-наме: верификация авторства |