• Ориенталистика
• 2019 год
• Vol 2, № 1

• G. N. Roerich (1902–1960)
• India
• studies of
• South Eastern Asia
• studies of
• Texts
• Asian
• translation and interpretation of
• Tibet
• studies of

17-19 декабря 2018 г. в Институте востоковедения РАН состоялись LVIII Рериховские чтения, посвященные теме «Текст и память культу­ры: Древняя и средневековая Индия и Центральная Азия». По традиции в чтениях принимали участие ученые, чьи исследования соответствуют основным направлениям научной деятельности Ю. Н. Рериха. Специалисты из Москвы, Санкт-Петербурга и Киева представили в общей сложности 34 доклада.

Доклад Е. Д. Огневой (ИВ РАН) «Поталака - местопребывание Авалокитещвары и один из его образов в тибетской традиции» был посвящен изучению танки из собрания Кабинета Ю. Н. Рериха (ИВ РАН, г. Москва), на которой изображен бодхисаттва милосердия Авалоки- тещвара. На танке рядом с центральной фигурой мы видим изображения, с помощью которых создается образ некой благословенной чистой земли - склоны гор, поросшие деревьями, целебными травами и цветами, искусственный водоем с лотосом и благими подношениями, пара оленей и птиц. Докладчица предположила, что этот образ - Поталака, его земля пребывания. Проанализировав буддийские тексты и визуальные изобра­жения, посвященные Авалокитещваре и Поталаке, исследователь показа­ла, что композиция на танке является самостоятельной тибетской разра­боткой сюжета Поталаки, в основе которого, видимо, лежит конкретный тибетский текст, содержащий описание реального или умозрительного паломничества к месту пребывания Авалокитещвары.

А. Г Люлина (ИВ РАН) в докладе «Тибетский принцип чой-йон и его значение для тибето-цинских отношений» разъяснила смысл принципа чой-йон (отношения «духовный наставник - светский покровитель»), на основе которого строились отношения и связи, как внутренние - между различными регионами Тибета, ведомствами, личностями, так и внеш­ние - между Тибетом и другими государствами. Наиболее подробно она остановилась на реформах Далай-ламы V Нгаванга Лобсанга Гьяцо (1617-1682), стремившегося создать наднациональное буддийское пра­вительство, политика которого основывалась бы на принципах мирного сосуществования народов и единения религиозной и политической власти. Его встреча с цинским императором Шуньчжи в 1652 г. положила начало созданию отношений по типу чой-йон между Далай-ламами, Панчен-ламами и цинскими императорами, что предопределило разви­тие тибето-цинских отношений на протяжении полутора веков.

В докладе «Нетибетская лексика в тибетских диалектах Балтистана и Каргила: попытка этимологической классификации» А. И. Коган (ИВ РАН) предпринял попытку выявить и исследовать результаты внешнего (возможно, субстратного) влияния в лексике «мусульманских» тибет­ских диалектов. Для рассмотрения он привлек материал, содержащийся в словарях балти и ладакхи, включающих также данные по каргильскому диалекту. Проведенный анализ дал основания докладчику говорить о наличии довольно значительного пласта как индоиранской лексики, так и лексики, усвоенной из языка, близкого к бурушаски. При этом одна часть заимствований объединяет «мусульманские» диалекты с «буддий­скими» говорами Нижнего Ладакха и района Леха, а другая характерна только для Каргила и Балтистана. Однако докладчик отметил, что поскольку работа по составлению словарей еще не завершена, представ­ленные им результаты носят предварительный характер.

Г. Г. Хмуркин (МГТУ) в докладе «Индийские нумерационные системы. По материалам трактата Махавирачарьи “Собрание основных положе­ний науки о вычислениях” (середина IX в.)» продемонстрировал различ­ные системы записи начальных чисел, использовавшиеся в средневе­ковой Индии, выявил их особенности и закономерности. Нумерационные системы позволяли записывать одно и то же число различными способа­ми. Например, простейшее число (цифра) 1 допускало как минимум 97 вариантов записи. Это вызвано тем, что значительная часть средневе­ковых индийских астрономо-математических трактатов написана метрическим текстом, для создания которого требовался запас слов, обладающих разным количеством слогов. Доклад был воспринят с боль­шим интересом, так как многие участники конференции занимаются исследованием санскритских текстов и столкнулись с трудностями при переводе названий чисел.

В. С. Дылыкова (Москва) в докладе «Еще раз о буквальном переводе третьей версии “Калачакра-тантры” буддийского канона» рассказала о специфике и сложности перевода третьей версии «Калачакра-тантры». Главные трудности вызваны тем, что в тексте используются буддийские термины, имеющие глубокие символические значения, так как они свя­заны с классом четырех главных тантр, излагающих медитативную практику йогических учений Древней Индии и Тибета.

Доклад А. Г Мехакяна (ИВ РАН) «Майтхуна, слияние лотоса и ваджры, или О некоторых особенностях символического языка сандхья-бхаша буддизма ваджраяны» также касался сложностей понимания текстов тантры. Он предложил свою трактовку и перевод термина сандхья-бхаша (samdhya-bhasam), обозначавшего особый многозначный язык, который лег в основу большинства философских трактатов тантрического инду­изма и буддизма ваджраяны. В западной литературе он переводится как «язык тайны», «сокровенные речения», «энигматический язык», «суме­речный язык» и т.д. По мнению докладчика, термин сандхья-бхаша пра­вильнее всего переводить как «символический язык», так как санскрит­ское слово samdhya означает прежде всего объединение, слияние воеди­но, а слово «символ» является производным от греческого σύμβολον (знак, признак, символ), которое в свою очередь происходит от глагола σύμ-βάλλω - «сличать, сравнивать, присоединять». В контексте филосо­фии тантры языковые слова-символы (сандхья-баша) служат объедине­нию смыслов и явлений различных планов бытия, утверждению осново­полагающей доктрины тантризма - тождества противоположностей, микро-макрокосмического параллелизма.

В. М. Яковлев (Москва) в докладе «Божества и образы триграмм китайской “Книги Перемен” на свитке из коллекции Рерихов в Государственном музее Востока» рассмотрел 28-ю иконограмму астро­логического свитка «Колеса времени» [Калачакра), посвященную манда- ле направлений. По его мнению, образы этого фрагмента представляют собой триграммы «И цзина», согласно схеме Позднего Неба [Верблюдица черного цвета символизирует триграмму «Кунь» (землю); белый цве­ток - образ триграммы «Дуй» и т.д.).

Н. В. Александрова (ИВ РАН), занимающаяся переводом «Лали- тавистары», в докладе «Традиция “Лалитавистары” и ее истоки» подели­лась своими наблюдениями, касающимися расхождений между разно­временными версиями, а также предположениями о природе этих разли­чий. Частично их можно объяснить эволюцией самого предания, формированием большого числа его прочтений, а в случае переводных вариантов - развитием техники и стилистики перевода, но кроме того, они были продиктованы и внешними влияниями. В докладе комплекс версий был рассмотрен в более широком контексте агиографической литературы, в особенности были интересны наблюдения о текстологи­ческих взаимосвязях между версией «Лалитавистары», дошедшей до нас в переводе Дхармаракши, и более ранней агиографической литературой, также сохранившейся в китайском каноне. Обнаружившиеся явления позволили докладчице по-новому поставить вопрос о характере пере­водческой деятельности Дхармаракши.

В докладе «Идеал sajjana в литературе гуптской эпохи» Ю. М. Алиханова (ИСАА МГУ) коснулась вопроса о разработке проблемы человеческого поведения в литературной традиции гуптского периода. Взяв за основу сборник Бхартрихари «Тришатака», докладчица показала, что поиски шли главным образом в направлении создания нового идеала, отличного от идеала санньяси и от идеала, проповедуемого дхармашастрами. Сложившаяся в результате концепция «Хорошего человека» (sajjana) получила широкое распространение в поэзии и драме позднего периода древности и раннего Средневековья.

В докладе А. Г Гурии (ИСАА МГУ) «К вопросу об обработке перво­источника в литературной санскритской джатаке» были рассмотрены особенности обработки сюжета о самопожертвовании слона (№ 514 в палийском каноне) в «Джатаке о слоне», входящей в состав «Гирлянды джатак» Харибхатты (IV-V в. н.э., последователя Арьяшуры и предполо­жительно современника Калидасы). По мнению докладчицы, различия мо^т быть вызваны: с одной стороны, историческим развитием поэти­ки [перехода от архаической словесности и, шире, типа мышления - к авторской художественной литературе с ее ценностями и мировоззре­нием); с другой стороны, особенностями канона высокой придворной литературы (кавья), принадлежность Харибхатты к которой не вызыва­ет сомнений. Кроме этого, в докладе оба текста - палийский первоисточ­ник и санскритская литературная джатака - были проанализированы с точки зрения структуры повествовательного текста, и это позволило понять, как именно Харибхатта работает с исходным сюжетом и как соз­дается ощущение выстроенности, композиционного изящества литера­турной джатаки.

Доклад Е. Г. Вырщикова (ИВ РАН) «Вратьи и чакравартины: образ Миродержца в Древней Индии в палийских, санскритских и ведийских источниках» был посвящен двум образам «Покорения Мира», представ­ленным в сильно отличающихся по времени создания памятниках - в «Атхарваведе» и палийском каноне. В палийском каноне этот сюжет описан в «Чаккаватти-сиханада-сутте» («Сутре львиного рыка чакравартина»), где покорение обитаемой Земли [четырех сторон света) осущест­вляется царем-«чакравартином» с помощью чудесного предмета - колеса-«чакры», являющимся одним из атрибутов [«сокровищ») чакравартина. В «Атхарваведе» [15 глава) покорение четырех сторон света осуществляет не царь, а некий Вратья, и его атрибуты - «магадха» (певец), «блудница» (видимо, танцовщица) и музыкальные конструкции, по две соответствующие каждой из сторон света. В обоих случаях приме­нение оружия не упоминается, более того, в палийском каноне подчер­кивается, что чакравартин покоряет мир без помощи меча и наказаний. В итоге автор приходит к двум выводам. Первое: за сюжетом палийского канона стоял ранний субстрат, древностью не уступающий «Атхарваведе». Второе: в «Атхарваведе» и палийском каноне один и тот же сюжет разра­батывается на основе двух разных древних культурных матриц.

Н. А. Корнеева (Москва) в докладе «“Апастамба-яджна-парибхашасутра” (Āpastamba-yajña-paribhāṣāsūtra): проблемы перевода» поделилась своими наблюдениями, сделанными" в ходе изучения данного текста, входя­щего в состав «Апастамба-шраутасутры» (первые четыре главы XXIV книги). Сутры парибхаша по большей части являются метаправила­ми к предписаниям шраутасутр, без которых их понять невозможно. Они в сжатом виде описывают структуру, основные принципы ведийских жертвоприношений и объясняют ритуальную терминологию. Анализируя происхождение жанра сутр, основные их характеристики и виды, а также структуру «Апастамба-яджна-парибхашасутры», доклад­чица поставила вопрос о методологии перевода данного текста и воз­можности переноса этой методологии на другие тексты кальпасутры.

Доклад В. В. Вертоградовой (ИВ РАН) «“Видимый” и “невидимей” мир в теоретико-культурном дискурсе Древней Индии» был посвящен особен­ностям понимания природы и специфики художественной выразительно­сти, соотношения реального мира и мира художественного. Она рассмо­трела представления «Читрасутры» из «Вишнудхармоттарапураны», каса­ющиеся разных видов восприятия мира (sadrsya). Термины, связанные с этими понятиями, образованы от корня drs - «видеть» и обозначают различные виды подобия и подражания. Это адришта (adrsta) - «мир незримый» и дришта (drsta) - «мир зримый», относящийся к непосред­ственному восприятию. Докладчица рассмотрела также категорию сусадришья قلإة'آكةممئ), или атисадришья [atisةdة٢ya), т.е. «абсолютно подоб­ное», видимо, предполагавшую натуралистическое изображение. К ней можно отнести живопись, распространившуюся в ранне^птское время при царском дворе, и «городскую живопись» (atisnāgara-vidha).

Доклад Е. В. Тюлиной [ИВ РАН) «Варуна, вода и водоемы в трактатах по вастувидье в пуранах» был связан с одной из тем индийской науки о строительстве (вастувидьи) - искусственными водоемами. Их создание называлось «жертвоприношением воды» и ставилось в один ряд со стро­ительством архитектурных сооружений. Если дома воспринимались как жилища людей, храмы - как жилища богов, то любой водоем представ­лялся как жилище Воды, персонификацией которой считался бог Варуна. Наиболее древние представления о Варуне сохранились в описаниях обрядов, которые совершались при создании водоемов и прудов. Важнейшим из них был обряд освящения, который особенно подробно описан в 64-й главе «Агни-пураны» (VI-IX вв.). Этот текст интересен тем, что дает возможность познакомиться с комплексом древних ритуалов и верований, так или иначе связанных с водой.

А. М. Дубянский (ИСАА МГУ) выступил с докладом «Тема “мадаль” (обряд самоистязания) в тамильской поэзии». Хотя стихотворения на данную тему включены в антологии любовной поэзии «эпохи санги», сама она стоит в ней особняком, ибо связана с нетипичным, «негармо­ничным» аспектом взаимоотношений поэтической любовной пары. Герой, влюбленный молодой человек, не получая, видимо, одобрения старших на брак с девушкой, устраивает проезд по селению на «пальмировом коне» - колючей ветви пальмировой пальмы. Он садится на нее верхом, и друзья несут его к дому избранницы. Он громко стенает, стара­ясь привлечь к себе внимание окружающих. Смысл этого обряда не впол­не ясен, но его цель, так или иначе состоит в возбуждении общественно­го мнения. В докладе были рассмотрены детали обряда и сделана попыт­ка его объяснения.

О. П. Вечерина (МГППУ) в докладе «Чидамбарам и его дикшитары в зеркале “Панниру тирумурей”» изложила историю знаменитого храмо­вого комплекса и его главного храма Шивы Натараджи, опираясь на дан­ные шиваитского канона и других источников. В числе прочего она рас­сказала о регулярно проводящихся в Чидамбараме ритуалах и праздни­ках, поддерживающих древнейшие традиции почитания Шивы и его последователей. Их полноправными участниками являются как живые жрецы-дикшитары, так и бронзовые мурти наянаров, поэтов, царей и простых бхактов. Таким образом, усилиями многих поколений привер­женцев Шивы храм и канон становятся неразрывно переплетены и неот­делимы друг от друга.

Е. А. Юдицкая (ИВ РАН), исследуя семантику глагольного корня bhram и его дериватов на материале древнеиндийского эпоса и поэзии, констатировала, что корень bhram - один из наиболее частотных корней санскрита. Он относится к корням движения и имеет следующие значе­ния: кружить, крутить, вертеть (размахивать оружием, вращать глазами, вращать гончарный круг), двигаться туда-сюда, бродить, блуждать, ски­таться. Вторичные лексические значения глагола не менее популярны и связаны с такими понятиями, как душевное смятение, заблуждение, ошибка, ошибка восприятия и т.д. Корень имеет множество дериватов, которые и были рассмотрены в докладе. Особое внимание было уделено важнейшим понятиям теоретической мысли Древней Индии - bhrama и bhrānti, обозначающим факты нарушения структуры, отсутствие структуры и принцип свободной композиции, например в древнеиндий­ской драме, где нарушение линейной композиции и разного рода сбои являются важным принципом художественной выразительности.

С. С. Тавастшерна (СПбГУ) в докладе «Деепричастия пассивного зало­га в языке пали?» высказал точку зрения, противоположную мнению некоторых исследователей языка пали, утверждающих, что в позднем пали появляются деепричастия пассивного залога (например, dayhitva, hannitva). На конкретных примерах употребления данных форм доклад­чик показал, что они никакого пассивного залога не выражают, и предло­жил более приемлемую трактовку конструкций с подобными «пассивны­ми» деепричастиями как разновидности актантной деривации.

С. О. Цветкова (СПбГУ) в докладе «Ирония: “риторическая фигура” в североиндийской поэзии бхакти» показала, что ирония как фигура полемическая довольно широко представлена в средневековой (XV-XVII вв.) проповеднической поэзии основных направлений северо-индийского бхакти (ниргуна- и сагуна-бхакти), конкурировавших между собой и с другими вероучениями. Мастером использования иронии счи­тается Сурдас (1483-1563), поэт кришнаитского бхакти, основатель жан­ровой формы «Бхрамара-гита» («Песнь, [обращенная к] пчеле») в контекстеизложения сказания о земном воплощении Кришны. Ироническими высказываниями обильно уснащена полемика пастушек-гопи, возлю­бленных Кришны, с его посланцем Уддхавом, приверженцем доктрины иррационального медитативного восприятия трансцендентного бога. В докладе была отмечена специфика употребления иронии в индийской поэтике и ее использования в средневековой религиозной проповеди по сравнению с методами, описанными в западной античной и средневеко­вой риторике.

Несколько докладов было посвящено философской тематике. С. Ч. Офертас (ИВ РАН) выступил с докладом «Несколько слов о “я” и Адвайте в свете узнавания себя как предельного обладающего в толко­ваниях Абхинавагупты на “Ишварапратьябхиджня-карику” Утпаладевы».

Доклад А. В. Ложкиной (ИФ РАН) «Вопрос о соотношении субъекта-пудгалы, дискретности мышления-читты и устойчивости характери­стик" личности в тексте “Катхаваттху” (фрагмент 1.1.193-1.1.196)» был основан на подробном анализе отдельного фрагмента раннебуддийского полемического текста «Вопросы дискуссии» («Катхаваттху») о соотно­шении субъекта-пудгалы и функционировании мышлений и сознания (читта) Докладчица предложила свой вариант понимания и перевода текста, предполагающего атрибуцию реплик. Также было проведено краткое исследование раннебуддийской концепции сознания [читта] применительно к беседе тхеравадина и пудгалавадина.

Доклад Л. И. Титлина (ИФ РАН) «Дискуссия между буддистами и санкхьяиками о существовании и природе атмана в разделе “Атмапарикша” “Таттвасанграхи” Шантаракшиты» был сделан на основе его собственного перевода. Он рассмотрел раздел седьмой главы, посвя­щенный полемике с санкхьяиками о природе атмана. Проанализировав аргументы санкхьяиков и буддистов, докладчик показал, что Шантаракшита и его преемник Камалашила лишь на первый взгляд успешно опровергают все аргументы представителей санкхьи относительно существования и свойств субъекта-пуруши (атмана), пытаясь вскрыть внутренние противоречия в логике оппонентов и доказать, что понятие о неизменном атма،е как о реалии - лишь иллюзия психики, которая не подтверждается реальным опытом и вступает в логическое противоречие с фактами. В действительности же аргументы как брахманистов, так и буддистов оказываются релевантны в основном только в рамках их собственных систем, а главным предметом противоречий в вопросе о субъекте оказывается не столько само его признание или отрицание, сколько несходство онтологических и логических парадигм спорящих сторон. В любом случае практически вся аргументация оппо­нентов направлена на то, чтобы опираться на собственную философ­скую логику. Для буддистов это несубстанциалистская логика дхарм, а для санкхьяиков - особая логика дуализма, которая в принципе доступ­на критике, только исходя из их собственных положений.

В докладе «Брахмадева и его комментарий “Дравьясанграха-вритти” в контексте джайнской текстовой традиции» Н. А. Железнова [ИВ РАН) поделилась итогами изучения «Дравьясанграха-вритти» Брахмадевы - комментария более раннего трактата, носящего название «Дравьясанграха» (букв. «Собрание субстанций») и приписываемого известному дигамбарскому мыслителю Немичандре Сиддханте Чакравартину (X-XI вв.). В этом произведении Брахмадева использует «коренные» (mula) гатхи Немичандры в качестве ключевых концептов, или опорных рубежей, и оно, по сути, является полным и довольно под­робным изложением всей джайнской доктрины, как ее понимает дигам- барская традиция. Докладчица представила убедительные аргументы, позволяющие датировать это произведение XIV в., рассказала о его свое­образии и о структуре его текста, а также об особенностях ведения поле­мики с оппонентами, с которыми Брахмадатта спорит, отстаивая положе­ния джайнской доктрины.

Д. И. Жутаев (ИВ РАН) в докладе «“Ратнавали” Нагарджуны и “Дашабхумика-сутра”: явные и неявные связи» показал, как соотносит­ся ключевая махаянская шастра «Ратнавали» («Драгоценная гирлянда»), входящая в корпус Нагарджуны, с другими буддийскими сакральными текстами. Докладчиком была установлена зависимость этого сочинения от махаянской «Дашабхумика-сутры», притом от ее текста именно в том виде, в каком он дошел до наших дней.

Е. С. Лепехова (ИВ РАН) посвятила свой доклад «Обращение к буддий­ским сутрам “неясного” происхождения при императорском дворе в Японии в VIII в.» исследованию ранее не изучавшегося буддийского текста «Сутра о спасении и защите тела и жизни» (кит. «Цзюху шэнмин цзин», яп. «Куго синмё кё»). Буддийские каноны, составляемые в Японии в VIII в., не всегда строго следовали китайским образцам. Так, в японский буддийский канон «Гогацу цуйтати иссайкё» вошли сутры, которые в китайских каталогах были причислены к разряду «сомнительных» или «неясного происхождения». Одной из них и является «Сутра о спасении и защите тела и жизни», включенная в канон в 737 г. по приказу импера­трицы Комё. Возможно, составителей каталога могло привлечь содержа­ние самой сутры, в которой большое внимание уделяется борьбе против колдовства и враждебных сил. В этот период страна и ее обитатели стра­дали от различных стихийных бедствий, эпидемий и вызванных ими социальных потрясений. В этих условиях императорская власть была готова использовать любые буддийские тексты, независимо от их происхождения, если они выглядели эффективным средством для ее само­утверждения и защиты.

К. А. Демичев (НИУ РАНХиГС) в докладе «Текст в контексте: образ идеального сикхского правителя в кодексе “Прем Сумараг” в позднесред­невековых панджабских реалиях» отмечал, что в созданном в первой трети XVIII в. кодексе «Прем Сумараг» [«Путь любви»), посвященном поведению сикха и правилам устройства сикхской общины, отразились новые представления, пришедшие на смену традиционной концепции власти правителя в сикхизме. После смерти десятого сикхского гуру Гобинда Сингха в 1708 г., в условиях полномасштабной войны, а затеи преследований, геноцида и перехода к ведению партизанской войны, сикхи выработали новые представления об идеальном государственном устройстве и образе правителя, которому приписывались черты, каче­ства, свойства и функции, представлявшиеся наиболее важными в новой исторической обстановке.

Доклад Ю. Г Атмановой (ИВ РАН) «Образ Иусуфа в могольской живо­писи: к вопросу атрибуции» был посвящен исследованию образной и семантической составляющих изобразительной репрезентации исто­рии Иусуфа в могольской миниатюрной живописи XVI-XVIII вв. На кон­кретном эмпирическом материале была рассмотрена проблема бытова­ния в могольской художественной среде двух практик. Первая подразу­мевала конвенциональное визуальное воплощение образа Йусуфа в русле персидской изобразительной традиции. Вторая заключалась в интерпретации живописного образа Иусуфа в могольском стиле. Были также затронуты отдельные вопросы, связанные с атрибуцией сюжета и персонажей в трех могольских миниатюрах с историей Иусуфа, и пока­зано, какое влияние на иконографию и стилистическую составляющую персидской миниатюры оказали утонченная эстетика и философия могольской придворной культуры, отражающие властную идеологию.

В докладе «Еще раз к вопросу о сандаловой статуе Будды» Б. У. Китинов [РУДН) коснулся истории создания, почитания и хранения Зандан Зоу - сандаловой статуи Будды, более известной как Зандан Жуу. Докладчик уже обращался к этой теме, однако новые изыскания дали ему возможность внести уточнения в исследование этого малоизвестного сюжета. Он обнаружил архивный материал (конец 1/3 XVIII в.), в кото­ром есть любопытная информация о том, что послы доставили из Китая в Калмыкию тетрадь, где изложена «история о строении Зандан Зоу...». Вероятно, руководство калмыцкой сангхи желало знать (восстановить в памяти) особенности построения этого специального храма и специфи­ку композиции самой статуи. Такой особенный интерес мог быть про­диктован, по мнению докладчика, только одним обстоятельством - желанием возвести аналогичный храм и воссоздать подобную статую. Считалось, что пребывание данной статуи в определенном месте гарантировало процветание там учения. Можно предположить, что появле­нию Зандан Жуу в калмыцких землях мыслилось Шакур-ламой, лидером калмыцкого духовенства, как принципиальный и необходимый шаг к укреплению веры и возрождению крепкого государства.

Д. Н. Воробьева (ГИИ) выступила с докладом «Богиня с гхантой и гха- том. Дурга (?) в иконографической программе буддийского храма Аурангабада». В исследуемом изображении ее больше всего заинтересо­вал предмет под нижней левой рукой богини, на который исследователи не обращали внимания. По ее мнению, это изображение барабана, при­чем - это не дамару, характерный для Дурги, как шакти Шивы (илл.), а гхата - выполненный в форме керамического горшка. Подобный бара­бан не встречается в других изображениях богини, а также не перечисля­ется в списках оружия из пуранической литературы. Изображение Дурги находится в небольшом пещерном храме зального типа, по стенам кото­рого расположена группа Саптаматрик («семи Матерей») с Ганешей, Шивой и Буддой. Очевидно, что Дурга в Аурангабаде воспринимается как охранительное божество: считается, что барабан гхата и второй атри­бут, колокольчик гханта, выполняют защитную функцию. Таким обра­зом, в Аурангабаде в иконографию индуистской богини внесли измене­ния при помещении в буддийский контекст: здесь она - страж буддий­ского учения дхармапала.

А. Н. Бабин (ГИИ) в докладе «Живопись и графика Гималайского региона в коллекции И. П. Минаева (МАЭ РАН): некоторые аспекты атри­буции и интерпретации» рассказал о трудностях, которые возникают при исследовании коллекции, переданной в музей наследниками выда­ющегося индолога И. П. Минаева без подробной описи. Значительная часть ее единиц хранения до сих пор нуждается в уточнении времени и места создания, а также в интерпретации изображенного. В докладе перечислены предметы коллекции, которые могли быть созданы или приобретены И. П. Минаевым во время путешествий в Гималайском регионе, и предложена атрибуция двух экспонатов. Один содержит три вертикально ориентированных листа (ок. 36 X 27 см.) с изображениями персонажей буддийского и индуистского пантеона; судя по особенно­стям стиля и иконографии, он происходит из Непала. Другой имеет гори­зонтальный и несколько более крупный формат (порядка 50 X 80 см.). На нем представлены различные персонажи и сюжеты, большей частью связанные с вишнуитской образностью; в некоторых из них отчетливо просматриваются иконографические особенности, характерные для региона Кумаон в современном штате Уттаракханд.

В докладе «Тантрическая традиция в искусстве индийского модер­низма» Е. О. Кузина (ГИИ) проанализировала избранные стихотворения Октавио Паса (1914-1998), мексиканского поэта, лауреата Нобелевской премии (1990), эссеиста и прозаика. Все его произведения, созданные во время пребывания в Индии в 1960-е гг., проникнуты индуистским мистицизмом и, по мнению исследователей, должны рассматриваться через призму тантрической традиции. В некоторых стихах этого време­ни отразилось взаимодействие поэта с визуальным материалом искус­ства йндии, в частности с работами Джагдиша Сваминатхана, чье творчество также было тесным образом связано с тантризмом.

Доклад К. П. Шрестхи [ИВ РАН) «Некоторые аспекты культа живой богини Кумари в Непале» был посвящен уникальному явлению религиоз­ной жизни Непала - куль^ живой богини Кумари, почитаемой и инду­истами, и буддистами. Докладчик изложил историю культа, обрядов и цере­моний, связанных с поклонением Кумари, дополнив рассказ легендами, которые он записал в Непале и подготовил к изданию на русском языке.

«Имперская идея или этнический стереотип? Концепт “монгол” в первой половине XIII в.» - тема исследования Ю. И. Дробышева (ИВ РАН). Проанализировав источники, сообщающие о монголах, он пришел к выводу о том, что поведение монгольских захватчиков в покоряемых странах определялось не этническими стереотипами, а имперской идео­логией, которой было пропитано все монгольское общество той эпохи, начиная от великих ханов и кончая рядовыми воинами. При этом слово «монгол», обозначающее воина великого хана, следует рассматривать как политоним, а не как этноним. По сути, это идеологема, за которой стоял творец нового миропорядка, санкционированного самим Вечным Небом. Данная идеологема, порожденная имперской идеологией мон­гольской элиты, широко внедрилась в массы кочевников, необязательно монголов. Конструирование концепта «монгол», по мнению докладчика, было начато при дворе Чингисхана с подачи цзиньских перебежчиков около 1211 г., а практически завершено ко времени похода в Европу в 1241-1242 гг.

Одно выступление было посвящено деятельности семьи Ю. Н. Рериха. А. М. Шустова [ИВ РАН) в докладе «Буддийская миссия Н. К. Рериха в Лхасу» осветила вопрос, почему тибетский поход Рериха (в 1927 г.) осу­ществлялся как буддийская миссия и был назван «посольством запад­ных буддистов». Готовя экспедицию, Н. К. Рерих опирался на пророче­ство Дзонкапы, который предсказывал новую реформацию буддизма «ламой, родившимся в западном теле». Предполагалось, что экспедиция достигнет Лхасы и проведет переговоры с Далай-ламой 24 ноября 1927 г. Именно в этот день в США должен был состояться буддийский собор, на котором выбирался глава западных буддистов. Цель экспедиция Рериха - преодолеть изоляцию Тибета (существовал запрет на его посещение европейцами) и объединить восточных и западных буддистов. Однако осуществление этой идеи в то время было невозможно. Слабая тибет­ская власть и сильное английское противодействие решили исход экспе­диции - было принято решение о недопущении ее в Лхасу. Как считает докладчица, есть свидетельства о том, что Н. К. Рерих видел будущее буддизма в дальнейшем развитии на западе. Это произошло лишь при Далай-ламе XIV - буддийские ценности стали достоянием всего мира.

Выводы

Тематика Рериховских чтений охватывала несколько областей гума­нитарного знания: филологию и языкознание, историю и искусствоведе­ние, философию и религиоведение. Такое разнообразие тем было про­диктовано широтой научных интересов Ю. Н. Рериха, памяти которого посвящена конференция. Завершились чтения уже вошедшим в тради­цию так называемым дивертисментом - культурной программой, на которой их участники выступают со своими художественными произве­дениями и переводами.

Список сокращений

ГИИ - Государственный институт искусствознания, г. Москва.

ИСАА МГУ - Институт стран Азии и Африки Московского государственного университета, г. Москва.

ИВ НАН - Институт востоковедения Национальной академии наук Украины.

ИФ РАН - Институт философии РАН, г. Москва.

МГТУ - Московский государственный технический университет, г. Москва.

МГППУ- Московский городской психолого-педагогический университет, г. Москва.

НИУ РАНХиГС- Научно-исследовательский университет Российской акаде­мии народного хозяйства и государственной службы, г. Москва.

РУДН - Российский университет дружбы народов, г. Москва.

СПбГУ - Санкт-Петербургский государственный университет, г. Москва.