|
Статья:
|
Сейчас нередко говорят и пишут о том, что наука - чисто европейская особенность, что за пределами европейской культуры она могла быть только заимствована. Так иногда считают даже лингвисты, хотя как раз в сфере изучения языка особенно очевидно, что это не так: уже известно существование различных лингвистических традиций, складывавшихся у различных народов, во многом независимо друг от друга. О них сейчас написано уже достаточно много, существуют и обобщающие работы (см., например: [1]; [2]; [3]). Тем не менее представляется, что именно европейская традиция в ходе своего развития приобрела ряд черт, отличавших ее от других традиций и в конечном итоге обусловивших ее превращение в мировую науку, посвященную языку. Об этих вопросах автор данной статьи уже писал [4]; [5, с. 9-59].
Европейская лингвистическая традиция окончательно сформировалась в период эллинизма, прежде всего в Александрии. Разумеется, и до того греческие ученые рассуждали по вопросам языка, а классификация частей речи появилась уже у Аристотеля, но языкознание еще не было отделено от философии и не существовало систематического исследования конкретного языкового материала. Безусловно, становление этой традиции, как и всех других, было связано с практической необходимостью: в период эллинизма греческий язык стал языком культуры на обширной территории, где для большинства населения он не был материнским языком. Его надо было учить, а для этого необходимо было его описать. Разработка понятий науки о языке началась у стоиков, а окончательно они были закреплены в Александрии в III-II вв. до н.э. Они четко были выделены в дошедшей до нас грамматике Дионисия Фракийца (II в. до н.э.). По сути, современный школьный учебник русского языка в морфологической части (школьный синтаксис сформировался уже в Средние века) опирается на понятия и термины, существовавшие уже там. Очень скоро, в I в. до н.э., греческая наука о языке переходит в Рим и приспосабливается к латинскому языку; первым крупным римским грамматистом был Марк Теренций Варрон. Затем античная традиция сохраняла свои основные черты вплоть до появления «философских грамматик» схоластов в XIII-XIV вв.
Если сравнить античную традицию с другими, то можно отметить немало типологических сходств, из которых отметим, прежде всего, три. Во-первых, все традиции формировались на основе наблюдений над каким-то одним языком: санскритом, классическим арабским, вэньянем в Китае, бунго в Японии; в этом ряду стоит и древнегреческий язык. Такой язык может быть назван языком культуры (термин «литературный язык» скорее характеризует языковые образования более позднего времени, когда подобные языки стали национальными); этот язык не обязательно был материнским языком исследователя, но представлялся ему наиболее престижным. И в начале жизни отдельного человека, и на ранних этапах развития культуры того или иного народа закономерно представление о своем родном языке как единственном человеческом и естественном; у лингвистически не образованного человека такое представление может сохраниться на всю жизнь (см.: [6, с. 6, 20]). Но культурное превосходство данного народа над соседями первоначально могло как раз только усилить такие представления. В полной мере это было свойственно античным грекам, приравнивавшим речь варваров к крикам животных. Это, разумеется, не мешало практически использовать эти языки в случае необходимости, но не допускало их изучения. Впоследствии А. Мейе напишет: «Греки могли наблюдать и описать языки, впоследствии исчезнувшие бесследно или же сильно изменившиеся в дальнейшем... Но у греков не было и мысли о том, что все эти варварские наречия представляли формы. языка, близкого к их языку. Единственным языком, ими изучавшимся, был язык их народа» [7, с. 445]. Многое в античной традиции основывалось на идее о единственности человеческого языка: поиски этимонов, концепция именования «по природе», а не «по установлению», языковая магия и пр. В других традициях можно найти много сходного.
Разумеется, в Риме ситуация была иной. Типологическое сходство классических языков и близость культурной традиции привели к тому, что там не сложилась какая-то особая традиция изучения языка; можно говорить лишь о латинском варианте европейской традиции, ограничившемся лишь частными модификациями подходов вроде замены артикля на междометие в системе частей речи. И римляне, конечно, не могли считать свой язык единственным, раз существовал греческий. Однако, освоив греческую грамматику, они стали игнорировать и греческий язык, а греки и в римский период игнорировали латинский. Упоминается едва ли не единственная попытка сопоставления двух языков у Макробия (V в. н.э.), признанная неудачной [8, p. 62-63]. После падения Римской империи два варианта европейской традиции окончательно теряют контакты вплоть до эпохи Возрождения.
Во-вторых, все традиции подходили к объекту своего изучения, выражаясь современной терминологией, строго синхронно [9, p. 125]. Ни одной традиции не было свойственно представление об историческом изменении языка. Язык понимался как нечто существующее изначально, во многих традициях как дар высших существ. Хотя в Античности бывали и рационалистические концепции происхождения языка, но все равно казалось, что потом язык уже должен быть неизменен. Тем не менее грамматисты не могли не заметить, что даже язык культуры в чем-то меняется. Язык, на котором говорили и писали в Александрии, уже отличался от языка Гомера. Однако изменения могли трактоваться лишь двояким образом: это либо порча языка (высший дар нельзя развивать, но можно испортить или забыть), либо отражение также исконной неоднородности языка (греки в отличие от игнорируемых языков «чужих» отмечали различия внутри языка «своих», введя понятие диалекта). Чуть ли не во всех традициях наблюдалась любовь к этимологизированию, которая вовсе не означала даже зачатков исторических исследований [10, с. 95]. Этимон существовал и будет существовать всегда, только он был забыт и восстанавливается в ходе исследования. А разговорные диалекты и язык культуры, основанный на более ранней стадии развития какого-либо из этих диалектов, различались только как языковые образования с разной престижностью.
В разных традициях существовала идея о древних текстах как наиболее правильных. Ее, правда, еще не было в Александрии, когда язык культуры не слишком отличался от разговорного (задача во всем подражать Гомеру не ставилась). Но уже в поздней Античности язык авторов эпохи после Августа не считался образцовым и почти не изучался [11, с. 22]. А в эпоху Возрождения (когда традиция уже стала меняться, но пока еще не в этом пункте) распространилась идея: «восстановить латинский язык в его античной классической чистоте» [12, с. 498]. Современная гуманистам латынь, на которой не только писали, но и говорили, была названа «кухонной» и оценивалась низко. Образцом считались тексты «золотого века» (I в. до н.э.): в прозе - Цицерон, в поэзии - Вергилий и Гораций; о борьбе классической и «кухонной» латыни в XV-XVI вв. см.: [12, с. 498-499]. С современной точки зрения классическая латынь для того времени была языком, существовавшим полтора тысячелетия назад, а «кухонная» латынь - значительно более поздним состоянием того же языка, изменявшегося много медленнее, чем разговорные романские языки, но все же изменявшегося; по-видимому, по сравнению с классической латынью там сменился даже базовый порядок слов. Но для книжников Италии или Франции они лежали в одной временной плоскости, различаясь лишь эстетической ценностью.
В-третьих, все традиции были тесно связаны с практическими задачами, главной из которых было обучение языку культуры; на более поздних этапах развития традиций, когда накопилось достаточное количество не вполне понятных древних текстов, появилась также задача их толкования. Правда, первоначально греческие философы просто рассуждали о том, что их интересовало в языке; но тогда язык культуры мало отличался от разговорного и использовался в основном самими греками. А с эпохи эллинизма, когда традиция по-настоящему сложилась, ее развитие было тесно связано с понятием нормы, как и в других традициях. Все античные грамматики были нормативными, отражая представление о том, как надо правильно писать и говорить. На каком-то этапе (в латинском мире с поздней Античности, см. выше) начался отбор нормативных текстов. Пока язык культуры не слишком отличался от того языка, на котором кто-то говорил, норма могла извлекаться из речевого обихода или конструироваться самим исследователем; здесь могли быть разные взгляды на правомерность тех или иных источников норм: спор аномалистов и аналогистов, имевший параллели и у арабов. Позднее это стало невозможным, но, наряду с образцовыми текстами, источником норм становились сами грамматики, как это было с латинской грамматикой Присциана (начало VI в. н.э.).
Таким образом, античная традиция не представляла собой чего-то из ряда вон выходящего и вполне вписывалась в общую типологию лингвистических традиций. Разумеется, каждая традиция имела те или иные особенности, обусловленные отчасти строем базового языка, отчасти спецификой соответствующей культуры. Санскрит типологически сходен с классическими языками и родствен им, но по культурным причинам индийская традиция очень специфична; арабская традиция, пожалуй, даже более похожа на античную, несмотря на иной строй базового языка.
Разные традиции имели разный уровень развития, хотя здесь их сложно сравнивать: большее развитие по одному параметру могло сопровождаться меньшим развитием по другому. Тем не менее в целом античная и раннесредневековая традиция не была наиболее развитой, скорее наоборот. Это можно видеть, по крайней мере, в трех пунктах: развитии фонетики, выделении единиц грамматики и составлении словарей. Отчасти это было связано с поставленными задачами. Фонетике большое внимание уделялось в Индии и мусульманском мире, где надо было сохранять и преподавать каноническое произношение. Поэтому там была создана очень развитая и изощренная фонетика (во многом являвшаяся стихийной фонологией). В Европе обучали, прежде всего, чтению, а целенаправленного обучения произносительной норме не было, поэтому, за отдельными исключениями, не закрепившимися в традиции, не пошли дальше разграничения гласных и согласных звуков. Уровень, достигнутый индийцами и арабами, в Европе был превзойден не ранее конца XIX в. В грамматике большинство традиций, кроме античной и китайской, выделяло (помимо предложения) две базовые единицы; у индийцев и арабов это были слово и корень. Однако античные ученые знали лишь одну единицу: слово. Значимые единицы меньшей протяженности, как и единицы, промежуточные между словом и предложением, не выделялись вообще [13, с. 24, 61-62]; [14, p. 283]. Например, Аристотель писал: «Имя есть звук, наделенный значением в соответствии с соглашением. никакая отдельная часть которого не наделена значением. Глагол есть [слово], которое обозначает еще и время, никакая часть которого в отдельности не наделена значением» [15, с. 93-94]. И так считали до начала Нового времени, когда анализ усложнился за счет добавления новых единиц - корня и аффикса (с XVI в.; по мнению ряда исследователей [16, с. 187]; [17, p. 73], под влиянием семитских традиций); впрочем, в Англии эти понятия утвердились лишь в XIX в. [14, p. 283]. Еще позже, только с конца XIX в., они были обобщены в понятии морфемы (впервые у И. А. Бодуэна де Куртенэ). Наконец, лексикография, очень развитая в других традициях, особенно в китайской и арабской, в европейской традиции долго отставала: составляли словари толкуемых слов в памятниках, ставших непонятными (глоссы), однако идея толкового словаря всего языка сложилась также лишь в Новое время. Единственный параметр, по которому можно констатировать большее развитие европейской традиции уже в античный период, - классификация слов. В Греции и Риме выделялись восемь частей речи, тогда как в Японии - пять, у арабов и индийцев по три, а в Китае лишь две.
Таким образом, до XIII-XIV вв. европейская традиция в обоих своих вариантах не имела превосходства перед другими традициями, а часто им уступала. Однако затем она перешла в несколько этапов на новый уровень развития, на который не смогли самостоятельно перейти другие традиции, что обеспечило условия для превращения первоначально одной из традиций в мировую науку о языке. Можно выделить три выдающихся скачка в развитии, позволивших это сделать. Это не означает того, что другие традиции исчезли или полностью уступили позиции. Бывают даже случаи обратного развития, связанные, конечно, с внелингвистическими причинами. В новых государствах Центральной Азии наблюдается переход от следования русскому варианту европейской традиции к ориентации на арабскую науку о языке, сложившуюся в VIII в.
Если до XIII в. в Европе ограничивались воспроизведением уже существовавшей традиции, то первым оригинальным направлением была школа модистов, существовавшая в рамках схоластической науки; см. о ней: [18]. У них впервые теоретическая наука о языке отделилась от нормативных задач; это был первый скачок в развитии традиции. В какой-то мере это, правда, было возвращением к тому, чем занимались греческие философы классического периода, но к XIII-XIV вв. уже существовала развитая традиция описания и классификации языкового материала, которую нельзя было игнорировать. Этот материал, впрочем, в основном модисты брали у Присциана, однако речь шла о его новой интерпретации. Модисты не ограничивались чистым описанием, они впервые поставили задачу объяснения языковых явлений, тогда еще понимавшегося как философское объяснение. Каждому явлению, зафиксированному в грамматике Присциана, они старались дать философское объяснение, пусть еще наивное. Противопоставление описательной и объяснительной лингвистики сейчас прочно ассоциируется с именем Н. Хомского, но впервые оно появилось именно у модистов. Ряд идей, используемых в современной науке, также восходит к модистам: разграничение грамматической правильности и осмысленности (также задолго до Н. Хомского!), понятие различных миров, используемое в современной семантике, и др. Модисты внесли вклад и в разработку лингвистического описания, прежде всего в области синтаксиса. Ими была начата разработка учения о членах предложения (завершенная П. Раме в XVI в.). Недостатком подхода модистов было сосредоточение все еще на одном - латинском языке, поэтому соответствие между фактом языка и его философским эквивалентом понималось как взаимно однозначное. Например, модисты пытались философски интерпретировать латинский род неодушевленных существительных.
Новый этап развития европейской традиции начался в XV-XVI вв. (в разных странах несколько в разное время) и достиг расцвета в XVII в. Он характеризовался тем, что, помимо латыни, в поле зрения исследователей вошли многие другие языки. Это привело ко второму скачку в развитии традиции.
Расширение исследовательской базы было обусловлено несколькими причинами. Завершение феодальной раздробленности и становление национальных государств привели к развитию в каждом из них национальных языков, формировавшихся на разговорной основе. При этом в Европе не было господствующего государства, и ни один язык после латыни не мог восприниматься как универсальный язык общения; роль же латыни постепенно стала уменьшаться. В эпоху гуманизма вспомнили о существовании еще двух великих языков: древнегреческого и древнееврейского, началось их изучение. В этот же период расширились торговые связи Европы с другим миром, и началась европейская колониальная экспансия, впервые пришлось столкнуться с языками, часто совершенно не похожими на европейские, а задача распространения христианства требовала перевода на эти языки Библии, что заставляло их изучать. Появляются, во-первых, грамматики новых европейских языков, во-вторых, грамматики древнегреческого и древнееврейского языков, в-третьих, так называемые миссионерские грамматики.
Отсюда произошли изменения в представлении о языке. Ушла в прошлое идея о латинском языке как единственном «настоящем». Оказалось, что языков много, и они более или менее равноправны (впрочем, идея о превосходстве «нашего» языка над другими высказывалась и позже, проявляясь даже в Грамматике Пор-Рояля, но «наш» язык в каждом государстве оказывался разным, и не было общеевропейского представления об этом). Появилось ранее отсутствовавшее понятие иностранного языка. Еще важнее было формирование представления о том, что языки можно сравнивать, появляются сравнительные (пока еще не сравнительно-исторические) грамматики. Наконец, признание существования многих языков впервые ставило вопрос о разграничении общих свойств языка и особенностей конкретных языков.
Этот вопрос оказался в центре внимания самого значительного с теоретической точки зрения труда данной эпохи - Грамматики Пор-Рояля (1660, Франция). В ней сопоставляются известные авторам (А. Арно и К. Лансло) языки: латинский, древнегреческий, древнееврейский, французский, итальянский, испанский. Иногда упоминаются еще «северные» (германские) и «восточные» (видимо, турецкий) языки. Авторы грамматики исходили из существования общей логической основы языков, от которой конкретные языки в той или иной степени отклоняются. О такой основе говорили еще модисты, но теперь уже эта основа не совпадает ни с одним из существующих языков. Недаром Н. Хомский находил в этой грамматике прообраз разграничения глубинных и поверхностных структур.
Однако в Грамматике Пор-Рояля еще нет представления об историческом развитии языков, она чисто синхронна (что отмечал и Ф. де Соссюр [19, с. 115]) и лишена какой-либо временной перспективы. Современные романские и классические языки здесь стоят в одном ряду. Третий скачок в развитии европейской традиции произошел уже в XVIII в., когда постепенно начала формироваться идея историзма. Характерно обращение к перед этим надолго забытой проблеме происхождения языка, популярной в этом веке больше, чем когда-либо до и после того. Другая центральная проблема - движение от «первобытных» к современным языкам; значительный материал об этом см. в работе: [20]. Исторический подход еще был умозрительным и не опирался на анализ материала, считали, например, что «упадок языка может свидетельствовать об упадке общества. Напротив, наиболее процветающие общества имеют сверхразвитые, богатые языки» [20, с. 29]. Однако это уже был существенный шаг вперед.
Постепенно формировалась и идея языкового родства и языковых семей. Уже А. Л. Шлёцер в «Русской грамматике» (1763-1764) писал о регулярности звуковых соответствий как признаке родства языков. Весь XVIII в. сравнительно-исторический метод, по выражению В. Томсена, «витал в воздухе». Но нужен был некоторый толчок, который стал бы отправной точкой для кристаллизации метода. Таким толчком стал знаменитый доклад У Джонса о санскрите (1786). Он не был открытием этого языка в Европе, как иногда пишут (эту ошибку совершил и автор данной статьи (см.: [5, с. 54])). Санскрит в Европе был тогда известен уже полтора столетия, но о его сходстве с европейскими языками не догадывались: звуковое тождество встречалось редко, а регулярные соответствия замечать не умели [20, с. 267]. Но У Джонс продемонстрировал эти соответствия в значительном количестве, что сразу по-новому поставило вопрос о родстве языков. Уже через тридцать лет сформировалось сравнительно-историческое языкознание, а весь XIX век в языкознании прошел под знаком историзма.
Таким образом, европейская традиция в течение нескольких столетий взяла высоты, которые не взяли (или взяли уже под европейским влиянием) другие традиции. Попутно преодолевались и упоминавшиеся выше недостатки в традиционной проблематике: понятия корня и аффикса сложились в XVI в., в том же и в следующем веке для большинства европейских языков появились словари (в том числе сложился и отсутствовавший в других традициях их тип - двуязычный словарь). Фонетика развивалась медленнее, но потом и это отставание было преодолено. Превращение европейской традиции в мировую науку, разумеется, имело и вненаучные причины, но, думается, роль сыграли и указанные ее свойства.
|
