|
Статья:
|
28-30 октября 2019 г. в Институте востоковедения РАН прошла очередная, IX конференция «Письменные памятники Востока: проблемы перевода и интерпретации». Как и в предыдущие годы, в этом научном форуме приняли участие исследователи разных направлений восточного источниковедения: исторического, лингвистического и литературоведческого. Предметом их внимания и анализа были письменные памятники на арабском, персидском, вьетнамском, индонезийском, китайском, японском, бирманском, старотюркском языках, а также на санскрите и иврите. По сложившейся традиции, пленарное заседание открывал акад. РАН В. М. Алпатов, отметивший, что с каждым годом интерес к тематике конференции не только не уменьшается, но и возрастает. Междисциплинарный формат, сложившийся за годы ее работы, служит особым притягательным фактором для исследователей историко-культурного и письменного наследия стран Востока. Более трети участников конференции выступали на ней впервые.
В своем докладе «От Ибн Сины до “уликовой парадигмы”: персидские истории о чтецах следов и их реинтерпретация на Западе» Н. Ю. Чалисова (Институт классического Востока и античности НИУ ВШЭ) рассказала о том, как перевод персидского сочинения на европейские языки повлиял на осмысление новой эпистемологической парадигмы в гуманитарных науках. Речь шла о сюжете из поэмы Амира Хусрава Дихлави «Восемь раев», где индийская принцесса рассказывает сасанидскому царю Бахраму Гуру сказку о трех принцах из Сарандипа (совр. Шри-Ланка, Цейлон) и о том, как этот мотив прозвучал в творениях европейских авторов - Вольтера, Т. Г. Хаксли, а позднее - Эдгара По и А. Конан Дойля. Первоначально подобные истории фольклорного происхождения группировались вокруг фигуры философа и врача Абу 'Али ибн Сины. Докладчица отметила, что в развлекательной литературе Ибн Сина предстает не только как врач, распознающий болезнь по симптомам, но и как прототипический детектив, восстанавливающий по уликам ход событий.
М. Ю. Илюшина (НИУ ВШЭ, Санкт-Петербург), выступившая с сообщением «“Портрет” мамлюкского султана Инала (1453-1461) в арабских источниках XV-XVI вв.», рассмотрела характеристики этого правителя, содержащиеся в трудах четырех историков мамлюкской эпохи: Ибн Тагри Бирди (1409-1470), Ибн Ийаса (1448-1524) и двух представителей сословия улемов - ал-Бика'и (1406-1480) и ас-Сахави (1427-1497). По мнению докладчика, подобные «портреты», несмотря на их очевидную субъективность, представляют и значительный интерес, и большую ценность для исследователя, поскольку служат «лакмусовой бумагой» для выявления отношения автора источника к герою его повествования. Их изучение и сопоставление позволило исследовательнице выявить наиболее достоверные штрихи в «портрете» султана и приблизиться к более адекватному пониманию самого источника, а также того, как социальное положение автора сочинения, обстоятельства его карьеры и иные факторы повлияли на характер исторического материала, помещенного им в свой труд.
О том, каким образом провозглашение исна'ашаритского толка ши'изма государственной религией при Исма'иле Сефеви (1487-1524) отразилось на иранских монетах, рассказывалось в докладе А. В. Акопяна (Институт востоковедения РАН) «Долгая жизнь хузестанских монет с центральной надписью 'Али вали Аллах». Обязательное добавление фразы «'Али вали Аллах» («'Али - друг Аллаха») в конце шахады на их лицевой стороне связывается с легендой о путешествии Шах Мехмеда (одно из воплощений 'Али, т.е. божества) в Хувейзу, где чеканились монеты с его именем. На одной стороне выбито слово «Хавизе», на другой - исповедание мусульманской веры. Исследователь предположил, что перенос акцента в шахаде на 'Али, закрепившийся в населенном сектантами Хузестане, подвергся позднее двоякой интерпретации в иранской среде. Среди самих сектантов текст хузестанских монет был проинтерпретирован как чекан божества, Шах Мехмеда, тогда как в официальной среде была создана легенда об исключительном качестве этих монет, объясняющая особое расположение населения к ним на протяжении нескольких веков.
Е. М. Берзон (РГГУ), представившая доклад «Деятельность и полномочия соправителя царя в селевкидской Вавилонии: пример Антиоха I», посвятила его институту соправительства в царстве Селевкидов, где он служил инструментом легитимной передачи власти от царя его наследнику, а также выполнял административную функцию. Исследовательница рассмотрела ряд вавилонских хроник, в которых сообщается о деятельности mār šarri («сына царя») в городе Вавилоне и его окрестностях. Из них явствует, что престолонаследники (в том числе и Антиох I), как правило, получали назначение в качестве правителей восточных сатрапий царства и имели своей главной резиденцией Селевкию-на-Тигре - столицу Верхних сатрапий державы Селевкидов. В общих чертах полученные результаты могут прояснить природу власти и сущность административных функций «младшего царя» в целом, а институт соправительства должен рассматриваться как элемент сложной системы управления провинциями в державе Селевкидов.
О стихотворениях вака в составе сборника исторических анекдотов XII в. шла речь в докладе М. В. Торопыгиной (Институт востоковедения РАН, Институт классического Востока и античности НИУ ВШЭ) «Сюжеты “Новых юэфу" Бо Цзюйи в японском памятнике XII в. "Кара моногатари" (“Рассказы о Китае”). Внимание исследовательницы привлекли шесть историй сборника, обнаруживающих сюжетные соответствия с поэтическими произведениями китайского поэта Бо Цзюйи (772-846). Среди сочинений Бо Цзюйи, хорошо известных в Японии, был цикл из пятидесяти стихотворений - «Новые юэфу» (кит. синь юэфу, яп. сингафу). «Новые юэфу» были сочинены автором с целью «выявлять и исправлять пороки века». Несмотря на то что темы бедности, угнетения, народных несчастий не входили в число тем, затрагиваемых японской литературой, «новые юэфу» вызывали в японском обществе большой интерес. В «Кара моногатари» с сюжетами «новых юэфу» соотносятся три рассказа, сюжеты которых вписываются в основную тему произведения - чувств и отношений между мужчиной и женщиной.
И. Б. Иткин (Институт востоковедения РАН ~ НИУ ВШЭ) и А. В. Курицына (НИУ ВШЭ), выступившие с докладом «Тохарская В рукопись из Сенгима: проблемы реконструкции и интерпретации», рассказали о ходе своей работы над «ранее неизвестным» сочинением - тохарской В рукописью из Сенгима. Как показали авторы доклада, этапу перевода и интерпретации этой рукописи неизбежно должен был предшествовать этап установления самого факта ее существования. К этой рукописи относится не менее 50 неопубликованных текстовых фрагментов из собрания Берлинской библиотеки, которые никогда не рассматривались вместе, тогда как большинство из них соединяется друг с другом, образуя несколько отдельных листов (к сожалению, далеко не целых). Восстановленная таким образом сенгимская рукопись очень интересна как с точки зрения общей структуры, так и с точки зрения содержания. По-видимому, она представляет собой сборник авадан (нравоучительных историй), важнейшую роль в которых играют цитаты из канонических сочинений на санскрите.
Житийным сочинениям, содержащим предания о духах, традиционно почитаемых в качестве покровителей местности в общинах Вьетнама, было посвящено сообщение Е. В. Гордиенко (РГГУ) «Основные источники вьетнамских повествований о духах - хранителях деревенских общин (тхантыть) на примере повествования о воительнице Нгок Тьи». Можно предположить, что историческое зерно предания о воительнице Нгок Тьи и ее сыновьях, а также житийные подробности повествования, в течение долгого времени имели фольклорную форму. Сведения об участии Нгок Тьи и ее сыновей в антикитайских военных кампаниях 40—42 гг. во главе с сестрами Чынг (вдовами казненных представителей местной знати), вероятно, хранились в письменном виде в общине усилиями конфуциански образованной деревенской элиты. По мнению исследовательницы, самые крупные исторические реалии и канва повествования, безусловно, являются результатом редакторской работы придворных историографов (предположительно XVI в.).
И. С. Колнин (НИУ ВШЭ), выступивший с докладом «Ван Даюань 汪大 淵 и Дао и чжи люэ 島夷誌略（“Краткое описание островных чужеземцев”; ДИЧЛ; 1349/1350 гг.) 一 китайский Марко Поло и “Книга о разнообразии мира”？》, посвятил его уникальному историко-географическому источнику о странах Южных морей эпохи Юань (1279-1368), составленному на основе лично увиденного автором. Докладчик подчеркнул, что в эпохи Мин и Цин памятник хранился лишь в частных собраниях, тогда как другое сочинение конца эпохи Юань - начала Мин Июй чжи 異域志（《Описание диковинных краев»; ИЮЧ) было очень популярно и широко перепечатывалось. Исследователь провел параллель между ДИЧЛ и «Книгой о разнообразии мира» Марко Поло (1254-1324), которая в свое время также не удостоилась должного внимания и вызвала шквал критики в адрес ее автора. По мнению автора доклада, причина в том, что работы такого жанра, как ИЮЧ, изобиловали различными небылицами, невиданными существами и т.д., тогда как в ДИЧЛ и «Книге» этих описаний было значительно меньше, и они ценились узким кругом людей именно за свою достоверность и реальные полезные сведения.
Автор доклада «Исторический миф о победе над Хубилай ханом в отражении бирманских надписей XIV в. из районов Зэгайна и Пинйи» И. А. Зайцев (Институт стран Азии и Африки МГУ) посвятил его эпизоду о родстве того или иного правителя с государем Тихатурой, победителем императора династии Юань, Хубилай хана, нашедшему свое отражение в бирманских государевых надписях в контексте перечисления царских заслуг. Докладчик отметил региональные различия в воспроизведении рассматриваемого эпизода. Так, в надписи государыни Со Хубилая награждают титулом вселенского правителя. Исследователь подчеркнул двойственный характер интерпретации этого термина. Во-первых, это могло указывать на величие хана и его стремление к покорению чужих территорий, поскольку, в представлении буддистов, вселенский правитель должен совершать военные походы и захватывать ранее не принадлежавшие ему земли. Во-вторых, согласно более поздним бирманским источникам, одним из атрибутов вселенского правителя являлась активная борьба за трон. Тем самым употребление термина вселенского правителя по отношению к Хубилаю могло указывать на осведомленность бирманцев о конфликте Хубилая с его братом Аригом-буги и обстоятельствах восшествия Хубилая на трон.
Сообщение М. В. Бабковой (Институт востоковедения РАН) «Исторические лица в 19-м свитке “Собрания стародавних повестей”》 было посвящено самому крупному собранию буддийских коротких поучительных рассказов, сэцува, - «Кондзяку моногатари сю». Рассказы могли быть «буддийскими» или «мирскими», в зависимости от того, кто их герои - монахи или светские люди, участвуют ли в происходящих событиях будды или бодхисаттвы и что написано в заключительном пассаже, где рассказчик подводит итог всей истории. 19-й свиток включает 44 рассказа, из которых первые 16 повествуют о том, как главный герой уходит в монахи (сюккэ); а остальные - о разных происшествиях. Среди персонажей 19-го свитка фигурируют государи и государыни, знатные воины, знаменитые буддийские подвижники и наставники. В докладе сообщалось, какие исторические лица упоминались в рассказах, из каких источников брались сведения о них, существует ли какая-то общая схема отдельного рассказа и каким образом вся эта картина соотносилась сболеепозднимизложением истории японскогобуддизма-«Буддийскими записями годов Гэнко» («Гэнко-сякусё»).
Е. В. Тюлина (Институт востоковедения РАН) выступила с докладом «Классификации как принцип организации материала в текстах по строительству (вастувидье) в пуранах». В нем рассматривались самые важные схемы и матрицы, использовавшиеся для описаний и объяснений разных явлений (устройства участка для строительства; классификаций материалов, зданий, растений; описаний веществ для подношений; флагов и штандартов; водоемов; устройства города и т.д.). В основе классификаций лежат несколько основных схем, с помощью которых строится описание и перечисление явлений: 1) расположение по сторонам света; 2) антропоморфное соотнесение объектов с различными органами человека; 3) схема первичного творения, т.е. соединения трех гун (саттвы, раджаса и тамаса) и пяти элементов - таттв (пространства, ветра, огня, воды, земли); 4) ценность с точки зрения религиозной заслуги (пуньи); 5) соответствие различным богам и их формам. Использование сходных схем в изложении материала вастувидьи придает видимое единство тексту, представляющему собой компиляцию из произведений, отличающихся по происхождению, предназначению и времени создания.
Автор доклада «Об использовании понятия миньян в первом уставе Братства соблюдающих утро из Венеции» Е. Д. Зарубина (Институт востоковедения РАН) рассказала об условиях проведения общественного богослужения и некоторых обрядов в еврейской общине Венеции в XVI- XVII вв. 一 в частности, о необходимости соблюдения принципа миньян, обозначающего собрание из десяти мужчин, достигших религиозного совершеннолетия (13 лет). Братство соблюдающих утро включало членов сефардской (левантийской), итальянской и, по-видимому, некоторых других конгрегаций. Формально оно было основано для соблюдения каббалистического ритуала, пришедшего из Цфата, - так называемого соблюдения утра, но в действительности его деятельность в Венеции включала как религиозный, так и светский компоненты. В его функционировании, в частности - в контекстах употребления понятия миньян в этот период обнаруживаются явные модернизационные тенденции, когда оно теряет свой отчетливо религиозный смысл и становится синонимом «кворума» членов Братства, необходимого для осуществления какой-либо процедуры. Одновременно с этим сами процедуры через использование религиозного вокабуляра встраиваются в ряд сакрализованных общинных действий.
В докладе Е. В. Коровиной (Институт языкознания РАН) «К границам стиха: заметки об одном фрагменте кохау ронгоронго» говорилось об одном из направлений работы с недешифрованными системами письма: поиске аналогов к фрагментам надписей среди текстов, записанных на родственных языках в известной графике. Как отметила исследовательница, в текстах кохау ронгоронго (письменности острова Пасхи) среди многочисленных высокоструктурированных последовательностей выделяется фрагмент в начале текста Аруку — Куренга, представляющий собой пятикратное повторение короткого фрагмента с вариациями. Традиционно он сближается с поэтическими фрагментами на полинезийских языках, однако в действительности, как представляется, его прямых аналогов среди них не обнаруживается. На примерах из различных полинезийских традиций автор доклада показала, чем данный отрывок отличается от последних, и предложила свой взгляд на вопрос, почему подобные структуры делают гипотезу о «стихе» привлекательной.
Ю. И. Дробышев (Институт востоковедения РАН), представивший доклад «“Да всем Бог!”: по поводу монгольского ультиматума русским князьям в 1223 г.», посвятил его одному из самых ранних сообщений о первом столкновении русских с монголами, содержащемуся в Новгородской первой летописи. В нем рассказывается, что русские князья вняли просьбе половцев о совместном отпоре незваным гостям. Монголы дважды присылали на Русь парламентеров. Первое посольство было вырезано, второе доставило русским следующий ультиматум: «А есте послушали Половьчь, а послы наша есте избили, а идете противу нас, тъ вы поидите; а мы васъ не заяли, да вс^мъ богъ» (НПЛ, л几 97-98). Заключительные слова породили широкий разброс мнений: от представления об их фальсифицировании русским книжником до приписывания их якобы находившемуся среди монголов мусульманину. По мнению автора доклада, эти слова были типичной концовкой монгольских ультиматумов XIII в., согласно Великой Ясе - имперскому своду законов. Словом «Бог» было передано имя высшей духовной сущности монгольской картины мира - Вечного Синего Неба (Тэнгри), олицетворения истины и справедливости. Тем самым монголы, верившие в свою небоизбранность, предупреждали, что всякое сопротивление им обречено на провал.
Выступивший с докладом «Муса Бигиев о проблеме пьянства сквозь призму Торы, Илиады и Корана» А. Г Хайрутдинов (Институт истории АН Республики Татарстан) рассказал о книге татарского религиозного мыслителя Мусы Бигиева (1873-1949) под названием «Шәригать исламиядә мөскират мәсьәләләре» («Проблема опьяняющих напитков в исламском законодательстве»). В ней М. Бигиев разъяснил причины обращения к этой теме, ее злободневность, изложил свое видение причин возникновения традиции употребления алкоголя, и вынес фетвы с целью положить конец пьянству среди мусульман, разрешенному древними знатоками шариата. Для автора доклада особый интерес представило обращение Бигиева к предыстории проблемы, когда в поиске причин этого социального зла, поразившего человечество, ученый исследовал Тору и «Илиаду» Гомера, а также трактовка Бигиевым айатов Корана, легших в основу его фетвы по опьяняющим напиткам. В докладе рассматривался ряд конкретных примеров интерпретации Бигиевым упомянутых выше источников.
Предметом доклада И. Р и Ю. А. Саитбатталовых (Башкирский государственный университет, г. Уфа) «Сюжетные повествования в толковании Тадж ад-Дина б. Йалчигула к Корану»1 явился один из наиболее объемных (376 с.) и противоречивых памятников коранической экзегетики народов Урало-Поволжья. Толкование охватывает первую, начальные айаты второй, тридцать шестую, сорок восьмую и все последующие суры Корана, а сам толкователь опирается на данные классической арабской филологии, а также на обширную агиографическую литературу. Исследователи показали, что в структуре комментария ко многим сурам присутствуют сюжетные повествования разного объема, имеющие законченную композицию и выстроенные вокруг одного события. Отношения коранического текста и повествования могут быть различными: повествование может комментировать суру в целом, группу сур, группу айатов или отдельное слово. Авторы отметили, что сюжетные повествования, прямо не ссылающиеся на источники, вызывали наибольшее неприятие со стороны богословов-модернистов XIX - начала ХХ в., однако именно они демонстрируют стремление Тадж ад-Дина представить Коран как целостное, всеохватное знание, связанное как с историей человечества, так и с актуальными запросами верующих.
Е. А. Юдицкая (Институт востоковедения РАН), выступившая с докладом «О двух примерах речевого сбоя в прологе и основном тексте санскритской драмы», рассказала о четкой структуре этого жанра, сохранявшейся на протяжении всей его истории и состоящей из двух стадий: пролога, представляющего собой сложную самодостаточную конструкцию, и основной части. Одна из главных задач пролога - обеспечить переход от мира повседневности к воображаемому миру. В заключительной части пролога на сцену буквально врываются персонажи пьесы, часто за сценой звучит их речь. Исследовательница показала, что, несмотря на наличие строгого канона и нарочитую узость сюжетных схем, а также системы персонажей и композиционных приемов, в санскритской драме неизменно присутствует элемент новаторства, обычно в качестве аберрации или усложнения устоявшегося элемента. На примере прологов к драмам «Перстень Ракшасы» Вишакхадатты и «Прибранные волосы» Бхатты Нараяны автор доклада показывает, что в композиции драмы ключевую роль играют речевые ошибки разного типа, и подробно рассматривает одну из них.
В. А. Розов (СПбГУ) в докладе «Звуковой символизм в Коране: функциональный и сопоставительный анализ»2 сосредоточил внимание на доисламской традиции сакральной речи в Аравии и, в частности, на таком ее специфическом свойстве, как звуковой символизм или ономатопея. Исследователь отметил, что в кораническом тексте этот прием полифункционален и служит для реализации ряда коммуникативных целей: 1) маркирует сакральный характер текста и отделяет его от профанной речи; 2) используется в качестве художественного средства, передающего эмоциональный настрой или помогающего описывать природные или космические явления и 3) является своего рода производным эффектом (и вместе с тем дополнительным средством усиления) характерной для Корана аллитерационной рифмы, в том числе возникающей из-за единства морфологических моделей слов, завершающих айаты. Автор доклада подчеркнул, что широкое использование звукового символизма в Коране, особенно в ранних сурах, побуждает к дополнительному исследованию, с привлечением сравнительного материала из других культур и учетом новых подходов к изучению морфологических особенностей арабского языка.
О. А. Соколов (СПбГУ), прочитавший доклад на тему «Арабографические рукописи из коллекции Библиотеки им. Горького СПбГУ как источники по изучению обрядов перехода у мусульман Волго-Уральского региона»3, рассказал о значении этих документов для исследования аспекта ритуальных практик мусульман Поволжья в XVIII- XIX вв. Большинство относящихся к обрядовой тематике рукописей написано на арабском языке с комментариями на тюрки. Как отметил автор доклада, среди основных типов таких молитв необходимо назвать молитвы для превращения вещества из обычного в наделенное особыми сакральными свойствами, молитвы об общем исцелении больного, т.е. о переходе от болезни к здоровому состоянию, а также молитвы об исцелении от конкретных болезней. Широкий охват и соотнесенность молитв с повседневной жизнью свидетельствует о глубоком проникновении мусульманского ритуала в повседневный быт. Анализ текстов молитв, приведенных в рукописях, позволяет также проследить интеллектуальные связи между различными частями мусульманского мира и влияние традиций одного региона на традицию другого.
В сообщении Д. В. Микульского (Институт востоковедения РАН) «Французский перевод трактата “Благоуханный сад для духовных услад” шейха ан-Нафзави (конец XIX в.): история адаптации восточного текста для французского читателя» рассказывалось о существующих версиях перевода известного арабского эротического трактата XIV в. Первая из них была опубликована в 1850 г. неким бароном R, за ней последовало издание И. Лизо 1886 г., содержащее несколько видоизмененный текст того же перевода и вышедшее вторым изданием в 1904 г. Наконец, в 1953 г. издательством Arcanes был вновь переиздан этот заслуживающий внимания памятник французского переводческого искусства. По наблюдению исследователя, упомянутое издание по составу глав и входящих в них материалов несколько отличается от оригинальной, арабской версии текста. Последний на сегодняшний день французский перевод памятника был опубликован в 1976 г. французским арабистом арабского происхождения Р. Хавамом (1917-2004).
В докладе Д. Е. Мишина (Институт востоковедения РАН) «Шах-намэ Фирдоуси как источник по истории Сасанидов» были представлены некоторые наблюдения исследователя, сделанные при рассмотрении великой персидской эпопеи и позволившие ему прийти к некоторым выводам. Он предположил, в частности, что Фирдоуси опирался не на сасанидские первоисточники, а на одну из их арабских переработок: на это указывает употребление арабизированных имен там, где можно было бы ожидать появления персидских. В то же время источник Фирдоуси не тождествен ни с одной из дошедших до нас мусульманских историй Сасанидов, что видно, прежде всего, по указанным в эпопее датам правления царей, нигде полностью не совпадающим с каким-то одним мусульманским источником. По мнению докладчика, источник Фирдоуси был, очевидно, полнее дошедших до нас мусульманских источников и вобрал в себя сюжеты, обычно не встречающиеся в мусульманских передачах сасанидской литературы.
М. Л. Рейснер (Институт стран Азии и Африки МГУ), представившая доклад «Вариации мотива заочной влюбленности в персидском любовно-романическом эпосе (XI-XV вв.)», обратилась к проблеме формирования канона персидской любовно-романической поэмы, начиная с эпопеи Фирдоуси. Она отметила, что позднее данный мотив стал одним из устойчивых элементов сюжета, развиваясь по двум линиям: в одних маснави это влюбленность по портрету, в других - влюбленность во сне. При наличии вариантов мотив обладает постоянной функцией в сюжете (причина возникновения чувства) и сопровождается компонентами описательного характера (васф). В «Семи красавицах» Низами происходит «сращение» мотива влюбленности по портрету с другим постоянным мотивом любовно-романических повествований - строительством дворца. Своеобразную версию мотива дает 'Аттар в рассказе о Раби'йе бинт Ка'б: героиня сопровождает письмо с признанием в любви своим автопортретом. Исследовательница подчеркнула, что во всех историях мотив заочной влюбленности не только является устойчивым элементом повествовательной структуры, но выступает как прием включения в текст описаний красоты.
В докладе «Salutatio в поэме Фирдоуси “Шах-наме”: структура и лексика формальной рамки посланий» его автор, С. В. Лахути (Институт востоковедения РАН, РГГУ), рассмотрела приветствие как важную часть письма в большинстве культур от древности и до наших дней. Наличие такой рамки, т. е. повторяющихся «этикетных» частей, которые обрамляют содержательную часть письма, является характерной чертой эпистолярного жанра в целом. Послания в поэме Фирдоуси «Шах-наме» (X-XI вв.) не оказываются исключением: около половины из них содержат те или иные элементы формальной рамки. При отображении посланий в художественном тексте формальная рамка в зависимости от авторского замысла может приводиться как в полном, так и в усеченном виде, а может и совсем не приводиться, особенно в длинных цепочках сообщений. В своем докладе исследовательница рассмотрела специфику приветствий в «Шах-наме», в том числе и в соотношении с другой частью формальной рамки посланий, а именно с адресной частью - унваном.
Региональному аскетико-мистическому движению «(само-)порицания» был посвящен доклад М. А. Алонцева (НИУ ВШЭ) «“В эту эпоху пророк был бы из их числа”: движение маламатиййа в “Поминании друзей Божиих” Фарид ад-дина 'Аттара». Как отметил исследователь, движение маламатиййа, возникшее в Хорасане во второй половине IX в., первоначально представляло собой серьезную мировоззренческую и идеологическую альтернативу проникавшему в регион суфийскому учению. Однако впоследствии суфизм вышел на лидирующие позиции во всем мусульманском мире, а локальные движения либо бесследно исчезли, либо инкорпорировались в систему суфийских мировоззренческих установок. В сочинениях Абу 'Абд ар-Рахмана Сулами (ум. 1021) «(само-)порицающие» представлены как носители суфийского благочестия, а «(само-) порицание» изображается как одна из традиционных суфийских доблестей. В дальнейшем именно эта традиция описания маламатиййа была воспринята и развита суфийскими авторами, однако в текстах можно выделить как стратегии «адаптации» представителей маламатиййа к суфийской среде, так и следы противоречий, существовавших между конкурировавшими в недалеком прошлом мистическими учениями.
Автор доклада «“Долины” Мантик ат-тайр в других поэмах 'Аттара», Л. Г Лахути (Институт востоковедения РАН), рассмотрела концепцию стоянок - «долин», лежащих на духовном пути суфийского подвижника. По мнению исследовательницы, эта концепция выступает одним из структурообразующих начал всех трех поэм-маснави 'Аттара: Мантик-ат-тайр («Язык птиц»), Мусибат-наме («Книга печали») и Илахи-наме («Божественная книга», или «Книга воззвания к Богу»). Все они построены как обрамленная повесть и содержат множество вставных рассказов. В Мантик-ат-тайр эти стоянки (этапы пути) - «долины», эксплицитно названные и описанные, - определяют ход повествования. В двух других в рамочной истории прямое описание пути и его стоянок отсутствует, тем не менее можно видеть, что и в той и другой поэме узловые моменты повествования определяются теми же этапами пути. В докладе обсуждались две первые долины (этапы пути, стоянки) - «Искания» (talab) и Любви (‘išq).
Н. И. Пригарина (Институт востоковедения РАН) в докладе «Ранняя поэзия Лахути и ее связь с суфийскими учениями» рассказала о малоизвестной странице творчества Абулькасима Лахути (1887-1957) - разделе его «Дивана», обозначенном как Аш'ар-е мазхаби ва 'ирфани («Религиозные и суфийские стихи») и состоящем из религиозных произведений крупных форм (тарджи'банд, таркиббанд, мухаммас), а также фрагментов (кит'аат) и газелей (газалиййат). Туда же входят традиционные жанры: описание единства Божьего - таухид; на'т - восхваление пророка Мухаммада, Али, имама Хусейна, оплакивание событий в Кербеле, восхваление наставника шейха Хейрана Курдистани и еще ряд произведений. По свидетельству поэта, он вступил в орден не'матуллахи и имел последовательно трех наставников, каждый из которых представлял три вида суфийского пути - экстатически-визионерский, воинствующий и, наконец, путь скромного безгрешного поведения и довольствования малым. Соответственно, в газалиййате можно условно выделить три направления: экстатическое, «жестокое» и «уравновешенное». В творчестве этого периода можно найти и знакомство Лахути с доктриной ахл-е хакк, или ‘али-илахи. В докладе была прослежена связь его поэзии с учениями суфийских братств, отразившимися в поэтике газели.
Одному из самых известных разделов поэмы «Язык птиц» (Мантик ат-тайр) 'Аттара был посвящен доклад Ю. Е. Федоровой (Институт философии РАН) «“Долина искания” Фарид ад-Дина 'Аттара: опыт философской интерпретации». Рассказ о семи долинах наряду с эпизодом встречи тридцати птиц (си мург) и их Царя (Симург) является одним из самых известных разделов поэмы. Отправной точкой странствия птиц к Симургу становится долина искания (вади талаб). Именно с нее начинает разворачиваться описание всех остальных долин, а также вводится ряд важнейших понятий суфийской теории, среди которых особо следует выделить два: макам (стоянка на пути) и хал (особое состояние души). Описанию долины искания 'Аттар отводит довольно внушительный объем текста, активно привлекая традиционную суфийскую систему образов и подкрепляя свою мысль разнообразными притчами. В своем докладе исследовательница представила реконструкцию 'аттаровского понимания суфийского термина талаб, выстроенную на основе анализа конкретных фрагментов текста «Мантик ат-тайр», посвященных описанию долины.
М. В. Выжлаков (Университет Палацкого в Оломоуце, Чехия) представил слушателям доклад «Знание и понимание в тохарском А: глаголы knā- и kärs- и их производные». В нем уточняется перевод тохарских А глаголов knā- и kärs-, которые в научной литературе обычно передаются синонимично – «знать, понимать», в некоторых случаях – как «признавать, считать (что-то чем-то)». Докладчик отметил, что глагол knā- является относительно редким, в то время как kärs- встречается более 130 раз. Дериваты показывают обратную ситуацию: в значительной степени лексикализированное причастие knānmāṃ и производное от него существительное knānmune засвидетельствованы 42 и 53 раза соответственно, тогда как отглагольное существительное kärsālune – лишь четырежды. На основе анализа тохарских А текстов и их древнеуйгурских параллелей было показано, что knā- акцентируется на незавершенности, генерализованности действия, демонстрируя заметную тенденцию к непредельности, в отличие от kärs-. В целом семантика knā- строится вокруг факта или состояния владения информацией (собственно «знать», в том числе, вероятно, и «знать кого-то, быть знакомым»), тогда как kärs- – на процессе или степени усвоения информации («понимать, узнавать, осознавать»). Употребление kärs- в конструкциях типа «понимать А как В» позволяет с уверенностью предложить для него также значение «признавать, считать».
М. В. Фролова (ИСАА МГУ), выступившая с сообщением «Яблоко и нож: Йусуф и Зулейха по-индонезийски», посвятила его рассказу «Яблоко и нож» (Apel dan Pisau, 2008) индонезийской писательницы Интан Парамадиты и связи последнего с библейско-коранической историей о Йусуфе и Зулейхе. Транспозиция сюжетных мотивов с Ближнего Востока к принявшим ислам народам Нусантары прошла через «Повесть о Юсупе» (XVII в.). К истории Иосифа Прекрасного обращается и современная писательница Интан Парамадита. Главная героиня ее рассказа носит имя Чик Джули, напоминающее имя жены фараона (Джулека/Зулейха), ее мужа зовут Азиз (как и «вазира» Египта). Замужняя красавица заводит роман со студентом Йусуфом, снимающим комнату в их доме. Фабула воспроизводит эпизод с «знатными египтянками» (а именно с гостьями - сплетницами, родственницами и соседками), поранившими себе руки ножиками при виде красоты Йусуфа, но сохраняет при этом присущие Интан Парамадите horror-обертоны. Акцент рассказа сделан на предметной образности, вынесенной в заглавие - яблоко и нож читаются как символы соблазнения и мести. По мнению автора доклада, предложенный материал может быть любопытен всем изучающим архетипизированных «Йусуфа и Зулейху» на примере современного индонезийского рассказа и свидетельствует о неугасающем интересе к фундаментальному библейско-кораническому сюжету как источнику авторской интерпретации. * * * Говоря об итогах состоявшейся конференции, необходимо отметить высокий профессиональный уровень прозвучавших там докладов. Это свидетельствует не только о росте репутации нашего научного форума, но и о другом, не менее важном обстоятельстве: к сфере так называемого академического, или классического, востоковедения сегодня по-прежнему тяготеют люди, готовые в своих поисках идти трудной тропой исследователя первоисточников и продолжить славные традиции отечественной ориенталистики. Мы, со своей стороны, пользуемся всеми возможностями, чтобы рассказать как о наших конференциях, так и о работе семинара «Текстология и источниковедение Востока» и привлечь в свой круг коллег из других научных и учебных учреждений. СНОСКИ
|
